Октавиан Август - Поздняя латинская поэзия

Ах! Ликорида моя, Ликорида, любимая мною,
Та, с кем был я давно телом и духом един,
Та, с кем столько мы лет в нераздельной прожили дружбе,
Ныне гнушается мной и отвергает меня!
5 Ищет она людей молодых и любовников новых,
Я для нее — старик и бесполезный урод.
Не вспоминает она, как счастливы были мы прежде,
Как от нее-то и стал нынешним я стариком.
Неблагодарная! бросив меня, она повода ищет,
10 Чтобы еще и кольнуть: «ты же и сам виноват!»
Шла она мимо меня, обернулась, плюнула наземь
И, заслоняя глаза тканью плаща, говорит:
«Вот я кого любила? вот я кого обнимала?
Вот кто меня срамил тем, что меня целовал?»
15 Тут стошнило ее, и остатки любви из утробы
Вышли, и вот мне она сыплет проклятьями вслед.
Ах! зачем эти поздние дни? затем ли, чтоб каждый
Срамом себе почитал прежнее чувство ко мне?
Раньше бы мне умереть, когда никто не посмел бы
20 Ни за какие грехи так опорочить меня,
Нежели жить, лишившись всего, что было прекрасно,
Жить живым мертвецом, слыша об этом от всех!
Наша жизнь никогда не полна: бегущее время
Мчит наше прошлое прочь и приближает конец.
25 А между тем, как моя голова сединой индевеет
И на моем лице выступил мертвенный цвет,
Только она, Ликорида, себе хороша, как и прежде,
И презирает года, как презирает меня,
И незадаром: в лице красота проступает былая,
30 Из-под горелой золы скрытый мерцает огонь.
Вижу я: тех, кто красив, щадят даже самые годы,
Прелесть былой красоты не умирает вовек.
Старой останки любви питают любовь молодую:
Там, где хоть что-то есть, — мило и то, чего нет,
35 Вновь пред очами ее былые проходят победы,
Вновь сладострастна ее непозабытая жизнь,
А у меня, оттого что вконец обессилело тело,
Больше нет ничего: кончены ласки мои.
Мне один остался удел: горевать о невзгодах:
40 Сколько радости встарь — столько мне горя теперь.

Стало быть, словно скотам, нам жить от мгновенья к мгновенью.
Стало быть, прошлое в нас не оставляет следов?
Но ведь и скот спешит на пастьбу в знакомое место
И отвращается вспять от непривычных лугов;
45 Бык, отдыхавший под деревом в зной, это дерево любит.
И беспокойно овца ищет потерянный хлев;
Слаще поет соловей в кустах, где поет не впервые;
Самый дикий зверь логово любит свое;
Ты одна обжитое жилье решаешься бросить
50 И на неверных путях новых приютов искать!
Разве не лучше вверяться тому, что привычно и прочно?
Где непривычен зачин, там ненадежен исход.

Да, я стар, но смотри: и твоя голова поседела,
А ведь от близости лет крепнет и близость сердец.
55 Если теперь я без сил, не забудь мою прежнюю силу —
Пусть я буду хорош тем, что бывал ведь хорош!
Пахарь ушел на покой — но все так же его уважают;
Стар ветеран — а юнец ценит в нем прежнюю мощь;
Плачет мужик, увидя, что бык от старости помер;
60 Дряхлого кормит ездок победоносца-коня;
Да ведь и я не совсем лишен моих юных умений;
Вот, сочиняю стихи, а сочинивши, пою,
Старость во мне уважай и присущую старости важность:
Ты и сама ведь была рада бы долго прожить!
65 Кто же захочет себя осудить, осуждая другого?
Кто же закроет путь, нужный ему самому?
Если не хочешь назвать «дружком» и гнушаешься «братцем»,
То назови «отцом»: это ведь тоже приязнь.
За сладострастьем почет, за любовью придет уваженье, —
70 Сила бывает слепа, ум в человеке ценней.

Так я плакал о старости лет. И меня не осудят:
Истинно горестно то, что и припомнить невмочь.

Вспомнить теперь я хочу, что было в далекие годы,
Юность хочу сравнить с нынешней дряхлой порой.
Этот рассказ оживит в читателе дух утомленный —
Будет после него легче и старческий стон.
5 Был я в любовном плену — в твоем плену, Аквилина:
Бледный, угрюмый, больной, был я в любовном плену.
Что такое любовь и что такое Венера,
Сам я не знал и страдал в неискушенности чувств.
Та, кого я любил, пронзенная той же стрелою,
10 Тщетно бродила, томясь, в тесном покое своем.
Прялка и ткацкий станок, когда-то столь милые сердцу,
Праздно стояли; одна мучила душу любовь.
Так же, как я, не умела она излить свое пламя,
Ни подобрать слова, чтоб отозваться в письме.
15 Только и были отрадой тоске бессловесные взоры, —
Лишь погляденьем жила в душах бесплодная страсть.
Мало и этой беды: неотступно при нас находились
Дядька-наставник — со мной, с нею — докучная мать,
Не утаить нам было от них ни взгляда, ни знака,
20 Ни покрасневшей щеки, выдавшей тайную мысль.
Мы, покуда могли, молчаньем скрывали желанья,
Чтобы никто не проник в сладкую хитрость любви;
Но наконец и стыд перестал удерживать нежность,
Сил не хватило таить пламя, что билось в груди, —
25 Стали мы оба искать и мест и предлогов для встречи,
Стали вести разговор взмахами глаз и ресниц,
Стали обманывать зоркий досмотр, осторожно ступая,
И до рассвета бродить, звука не выронив в ночь.
Так мы украдкой любили друг друга, однако недолго:
30 Мать, дознавшись, дает волю словам и рукам,
Клином хочет вышибить клин, — но страсть от побоев
Только жарче горит, словно от масла огонь.
Вдвое безумней безумная страсть свирепствует в душах:
Не умеряется, нет, крепнет от боли любовь.
35 Ищет подруга меня, прибегает ко мне, задыхаясь,
Верит, что муки ее верность купили мою,
Напоминает о них, не стыдится разорванных платий,
Радостно чувствуя в них право свое на меня.
«Любо мне, — говорит, — за тебя принимать наказанье,
40 Ты — награда моя, сладкая плата за кровь.
Будь моим навсегда, не знай в душе перемены:
Боль для меня ничто, если незыблема страсть».

Так терзали меня любовные жгучие жала,
Я горел, я слабел и вызволения не ждал,
45 Выдать себя не смел, молчаливою мучился раной,
Но худоба и тоска все выражали без слов.
Тут-то меня пожалел и пришел, жалея, на помощь
Ты, Боэтий, знаток тайн, сокровенных от глаз.
Часто видя меня, томимого некой заботой,
50 А о причинах ее вовсе не знав ничего,
Ты угадал, какая болезнь меня обуяла,
И в осторожных словах горе мое приоткрыл.
«Молви, — ты мне сказал, — какой тебя жар пожирает?
Молви! назвавши беду, ты и целенье найдешь.
55 Вспомни: пока неведом недуг, невозможно леченье;
Злее земного огня злится подземный огонь».
Стыд мешал мне сказать о запретном, признаться в порочном;
Он это понял, но все смог прочитать по лицу.
«Тайной скорби твоей, — сказал он, — понятна причина;
60 Полно! от этой беды средство всесильное есть».
Пал я к его ногам, разомкнул стыдливые губы,
Слезно поведал ему все, что случилось со мной.
Он: «Спасенье одно — овладей красавицей милой!»
Я: «Боюсь овладеть — страшно обидеть ее».
65 Он рассмеялся в ответ и воскликнул: «О дивная нежность
Разве царица любви может столь чисто царить?
Будь мужчиною, брось неуместную жалость к подруге:
Ты обижаешь ее тем, что боишься обид!
Знай, что нежная страсть не боится кусать и царапать,
70 Раны ей не страшны, краше она от рубцов».