Октавиан Август - Поздняя латинская поэзия

…Знакомый по членам
Жар пробежал и в кости проник, разомлевшие дрожью:
Так иногда меж туч грозовых, разорванных громом,
Щель огневая, блеснув, опояшет сверканием небо…

А озабоченный царь чудесами к оракулу Фавна,
Вещего старца-отца, поспешает на склоны лесные
Той Альбунейской горы, где священная в роще пространной
Влага звучит и душным она испарением дышит …

Вещая жрица в ответ: «О вождь прославленный тевкров,
Чистому стать никому не дано на порочном пороге …»

Полость ужасная там, и отдушины грозного Дита
Явлены, там Ахеронт, прорвав бездонную пропасть,
Зев в земле тлетворный разверз, там Эринния скрылась,
Гнусное всем божество, облегчив и землю и небо.

Мимо нее не могли никакие крылатые птицы
Путь безопасный держать — такое из черного зева
Там дыханье летит, возносясь к небесному своду…

Ярость внезапную тут стигийская вдунула дева
В псов, знакомым лесным тревожа запахом ноздри,
Чтобы рванулись они, горя, за оленем. И это
Стало началом всех бед, поселян воспалило на битву.

Юноша рвется туда, спеша по путям небезвестным,
И занимает притин, и таится в лесах вероломных…

Только лишь первый покой расслабил не ждавшему члены, —
Вот он сверху налег, и с куском кормового настила,
И с кормовым веслом Палинура в прозрачные волны
Он низвергает, вотще зовущего ближних на помощь…

Молвил. На это в ответ узловатое, с толстой корою
Он, изо всех напрягшихся сил, копье запускает, —
Ветер отвеял копье, отвратила Сатурния рану…

…А она дуновенья не чует,
Звука не слышит, древка не видит, летящего в ветре,
В грудь нагую пока не вонзилось копье, и глубоко
В тело проникло оно, упиваясь девической кровью …

«…Что там ни есть, я данайцев боюсь и дары приносящих!»
Так он сказал, и копье огромное мощною мышцей
Чудищу в бок устремил, в скругленное скрепами чрево.
Встало оно, трепеща, впилось в потрясенные недра,
И задрожала утроба, и стоном наполнилась полость .

Вытащить хочет копье она, обмирая, но тщетно —
В самые ребра вошел железный конец в ее ране…

Овцы чесоткою злой больны, коль дождливая стужа
В плоть проникает до самых глубин, или страшной зимою
Снежный мороз; а еще — коль на стриженых пот остается,
С них не отмытый, иль куст ободрал им колючками кожу…

Вытащить хочет копье она, обмирая, но тщетно —
В самые ребра вошел железный конец в ее ране …

Трижды она поднялась на одре, опираясь на локоть, —
Трижды пала на одр; и, блуждая очами в высоком
Небе, света искала она, и стонала, увидев.

Так Мезенций шагал в своем исполинском доспехе.
Издали взвидев его, Эней во вражеском строе
Выйти навстречу готов. А тот остается, не дрогнув,
Ждет могучего духом врага, и недвижно громаден.

То пригнувшись к земле, то вскинув над нею копыта.
Словно по воздуху мчатся пустому, вздымаяся в вихре;
Не отдохнуть ни на миг: песок лишь вздымается желтый
Следом, и в спину им пеною дышат летящие сзади.

«…Я ли Энея (ужель?) вероломному ветру и небу
Вверю, столько уж раз обманутый мнимою тишью?»
Так говорит он в ответ; налегая на брус путеводный,
Не ослабляет он сил, а очи возводит к светилам …

«…Разве не вызвал отселе Орфей жены своей душу,
Вверясь фракийской кифаре своей и струне сладкозвонной,
Разве не выкупил брата Поллукс, по смертной дороге
Снова и снова верша свой путь? Поминать ли Тесея
Или Алкида? Мой род ведь и я возвожу к Громовержцу!..»

Встало оно, трепеща, впилось в потрясенные недра,
И задрожала утроба, и стоном наполнилась полость.

Дрот попадает из них в одного в середине, где шитый
Пояс сжимает живот и края кусает застежка;
Юношу дивной красы, сиявшего в блеске оружий,
Он поражает насквозь и на желтый песок простирает…

Здесь и фракиец, служитель святынь, в одеянии длинном,
Мерным стопам плясунов семизвучными вторит струнами,
То в них перстами, а то ударяя зубом слоновым …

И на последнем уже перегоне, усталые, к самой
Цели они подошли, — как Нис, поскользнувшись на каплях
Крови, упал, злополучный, в том месте, где тельчие жертвы,
Почву кругом оросив, на зеленые брызнули травы…

…Изо всех они сил соревнуя,
К веслам припали; дрожит медь кормы от широких ударов.
Море навстречу бежит, дыхание частое зыблет
Члены, сохнут уста, пот по лицам стекает ручьями …

Вытащить хочет копье она, обмирая, но тщетно —
В самые ребра вошел железный конец в ее ране.
Никнет тело, скользит , и гаснут застывшие в смерти
Взоры ее, и с ланит уходит пурпурный румянец.

Тут-то у кобылиц та слизь истекает из паха,
Коей названье дано «гиппоман — кобылье безумье»:
Тот гиппоман, за которым на пастбища мачехи злые
Ходит, сбирая, и трав добавляют, и слов наговорных…

Здесь, Павел, остановимся:
Конец стихам разнузданным!
Посмейся, — но не более!