Фарид Аттар - Логика птиц

О Аттар! Ты разбрасывал в мир
сотню тысяч благоуханных тайн каждый миг.
Твой аромат наполнил пространство до всех горизонтов,
все влюблённые в мире пришли в восторг от тебя.
То веди речь о любви, что суждено человеку иметь,
то играй музыку, для влюблённых написанную.
Твои стихи — капитал для влюблённых,
влюблённым они непрерывно дают состояние.
Читатель, для тебя завершается описание логики птиц
и их макамата,
словно исчезает свет закатного солнца.
[Сам не пойму, это — макамат пути удивления?
Или это — сборник скитальчества?]
С болью погрузись в этот сборник,
оставь жизнь и выходи в это поле,
в котором жизнь исчезает,
и даже само поле теряется.
Если ты идёшь по нему без страдания,
не различишь ты в нём даже пыли.
Раз конь твоей боли сделал шаги,
то не дай ему шагать лишь для удовольствия,
учись разочарование превращать в свою пищу,
ибо иначе не оживёт твоё удивлённое сердце.
Покупай себе боль словно лекарство,
в двух мирах лекарства душе — твоя боль.
О мужчина пути, не взирай на мою книгу
высокомерно, словно на пустые стихи.
Читай мой сборник, переживая страдания,
чтобы из сотни мук поверить только одной.
Тот до Него докатит мяч счастья,
кто от страдания идёт в эти строки.
Брось праведность, брось простоту,
требуются боль и несчастья.
Пусть тот, у кого боль возникла, не находит лечения,
а тот, кто хочет лечения, пусть не обретает души.
Нужен мужчина, жаждущий, голодный, лишающий себя сна,
не утоляющий жажду до обретения вечности.
Болью этих слов не пронзённый
не поймал и пылинки с дороги влюблённых.
Тот, кто это прочёл, может стать мужчиной пути,
тот, кто постиг этот смысл, способен путём обладать.
Люди внешнего утонут в моих словах,
но люди смысла — мужчины моих тайн.
В этой книге — укрепление времён,
в ней польза и аристократии, и толпе.
Если приступил к чтению замёрзшим, как лёд,
прочтя, с превосходным настроем вырвешься из-за завесы.
Моя проза обладает чудесной особенностью
каждый миг дарить благо.
Если тебе удастся её перечесть несколько раз,
несомненно, с каждым разом она тебе будет всё больше нравиться.
Она свежа, как невеста в нежном наряде, с которой
фата поднимается постепенно, и не иначе.
До Судного Дня ни один безумный, кроме меня,
не доверит бумаге то, о чём я пишу.
Рассыпаю жемчуга со дна моря правды,
закончил я речь — пред тобой этому знак!
Если много себя буду расхваливать,
вряд ли кто одобрит мою похвальбу.
Но справедливый знает мне цену,
ибо не скрыть свет моего полнолуния.
Чуть-чуть намекнул о своём состоянии,
но знающий речь, вне сомнений, оценит.
То, чем я головы людей посыпал,
увековечит меня, если умру, до Судного Дня.
Уста людей до дня отчёта
будут это хранить, и достаточно такой памяти.
Если уничтожатся эти девять кругов,
ни точки из этих писаний не будет утрачено.
Если тебе укажет на путь эта книга,
затем приподнимет занавес перед тобой,
то, обретая покой в этой памяти,
проси молящегося при молитве вспомнить меня.
Я рассыпал цветы из тайного сада,
о друзья, добрым словом вспоминайте меня.
Каждый герой в этой книге
показал себя, как он есть, и прошёл.
Несомненно, и я, вслед за ушедшими,
показывал спящим птицу души.
Эти слова, даже если спал долгую жизнь,
сердце сразу разбудят тайной своей.
Знаю наверняка, принесёт плоды моё дело,
закончатся мои горе и болезнь.
Сжигал себя, словно лампаду,
пока не вспыхнул весь мир, как свеча.
Заполнен дымом лампады мой ум,
я — свеча рая, доколе покрываться сажей лампады?
Потерял я дни, ночами нет сна,
из-за огня сердца не осталось воды в печени.
Говорю сердцу своему: «О, болтун!
Когда же прекратишь говорить, молчи! Ищи тайну».
«Я окунуто в огонь, не приставай! — ответило сердце. —
Сгорю я, если буду безмолвствовать!
Сотней образов бурлит море души,
как при этом молчать даже час?»
Этим я никому не хвастаюсь,
занят я этим ради себя самого.
Сердце полнится болью,
но не по плечу мне сказать обо всём, и не пора ль прекратить?
Но всё это присказки о тщете,
дело мужчин очищено от хвастовства.
Когда сердце занято суетой,
на что годится оно, став болтуном?
Много раз надо эту душу отбросить
и разочароваться в этой тщете.
До каких пор море души будет кипеть?
Душу бросить придётся и замолчать.

Когда умер Искандар на пути веры,
Арасту [361] Арасту — Аристотель. воскликнул: «О царь веры!
Разные советы все от тебя получали, пока ты был жив.
Сегодняшний твой совет наконец-то люди поймут».
О сердце, прими совет, чтоб не утонуть в водовороте бед:
оживай, ибо смерть стоит за тобой.
Я о языке и логике птиц полностью
рассказал тебе, осознай, о незнающий!
Есть птицы среди влюблённых,
улетающие перед смертью из клетки.
Повесть о них требует иных языка с описаниями,
ибо другая речь у тех птиц.
Перед Симургом тот создаст эликсир,
кто постиг язык всех этих птиц.
Представь себя знающим о духовном богатстве
среди мудрости греков:
пока не отдалишься ты от той мудрости,
станешь ли мужчиной мудрости, приоткрываемой верой?
Тот, у кого на пути любви с языка всё время срывается имя Его,
в тетради веры ещё не прочёл о любви.
Действительно, мне более по душе «Н» неверия,
чем «Ф» философии,
ибо если занавес неверия станет зримым,
ты уже способен его избегать:
та наука судит и рядит о вещах и причинах,
но этим лишь наносит ущерб ищущим знание.
Освети хотя бы одно сердце та мудрость,
не сжёг бы её «разделитель» [362] «Разделитель», «свеча религии» — эпитеты Омара, второго правед- ного халифа. .
Но если «свеча религии» сожгла мудрость Греции,
значит, не зажжёшь свечу сердца теми познаниями.
О мужчина веры, тебе довольно мудрости Иасриба [363] Древнее название Медины. ,
посыпь прахом Грецию, боль веры испытывая.
О Аттар, до каких пор тебе говорить?
Всё-таки ты не мужчина этого чудного дела.
Очищенным покинь себя самого,
исчезни так, чтобы на земле прахом остаться.
Пока ты есть, растопчет тебя любое ничтожество,
когда исчезнешь — подобно короне любую голову сможешь украсить.
Исчезай ты, дабы птицы пути
к порогу бессмертия пустили тебя.
Моего слова достаточно, чтобы тебя повести,
ибо оно — пир пути для любого.
Даже если и не имею отношения к птицам пути,
то о них я поведал, и уже достаточно этого.
Но пыль от их каравана досталась и мне,
я с теми ушедшими в доле — их боль жива и во мне.

«Долго ли о правоверных мужчинах ты можешь
сказывать?» —
некий суфий допытывался у старого пира.
«О! так женщинам всегда нравится, — ответил тот, —
когда о мужчинах беседуют».
Если я не из них, хоть о них и рассказывал,
мне хорошо оттого, что поведал эту историю от души.
Пусть, кроме названия, от сахара нет ничего, —
это лучше, чем иметь рот, полный яда.
Вся моя книга — это безумие,
уму чужды её слова.
От этого отчуждения душа не очистится,
пока не отыщет аромат сумасшествия.
О чудо, будто не знаю, о чём говорю, —
до каких же пор можно искать не потерянное, о диво!
От богатства отказался по глупости,
уроки давал легкомысленным лодырям.
Если скажут мне: «О заблудившийся,
ты сам просил прощения о своих грехах, и вот оно, мол»,
Не знаю и вообще такое возможно ли,
и смогу ли оправдаться за сотни жизней.
Если бы даже мгновение я был на Его пути,
в стихию этих стихов я не погрузился бы так.
Если бы я был упрочен на Его пути,
мои стихи всегда мне казались бы злом.
Сочинять стихи — признак бездарности,
выставлять себя напоказ — признак глупости.
Раз в мире ни одного единомышленника я не обрёл,
в своих стихах пришлось высказать многое.
Если ты — ищущий тайну, разыщи же её!
Отдай душу, плачь кровью и ищи её.
Ибо я пролил кровавые слёзы,
пока написал такие слова, льющие кровь.
Если вдыхаешь запах моего глубокого моря,
ощутишь и запах крови от слов.
Отравленным ядом нововведений
достаточно противоядия, что в этих высоких словах.
Но хотя я — Аттар, противоядие продающий,
печень сгорела у меня самого, словно я браком торгую.
Есть люди неблагодарные, есть и незнающие,
поэтому я в одиночестве печень и ем.
Когда на сухари перейду,
замочу их в слезах, словно в приправе.
Своим сердцем обожгу этот стол
и угощу я иногда и архангела.
И если архангел со мной трапезу разделял,
неужели преломлю хлеб с подлецами этого мира?
Не нужен мне хлеб всяких бездарей,
довольно мне черствой корки и слёз на закуску.
«Величие сердца» [364] В оригинале здесь арабский. Судя по всему, цитируются известные в то время литературные произведения. бодрит мою душу,
скромность стала моим «бессмертным сокровищем».
Разве обеспеченный такими сокровищами
сможет унизиться перед встречными подлецами?
Слава Богу, что во мне нет печали,
что не зависел от необходимости унижения:
не ел я пищу ни одного тирана
и никому не посвятил ни одной книги.
Достаточно мне восхищенности и моей высокой воли,
пищи для тела и силы души мне хватает.
Прошедшие к себе забрали меня,
к чему же терпеть мне здесь всех себялюбцев?
Когда я освобождён от этих людей,
то радостен я вопреки сотне бед.
Хорошо, что мне не до этих злоумышленников,
хвалят они меня или бранят.
Настолько я безысходен в своей боли,
что отвернулся от всех горизонтов.
Знал бы ты о моих сожалении и боли,
превзошёл бы меня в изумлении.
Ушли тело с душой, и от них
нет иных следов в моей доле, кроме боли и сожаления.