Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Он спал, а солнышко сквозь ставенные щели,
Сквозь прорезь прорвалось, и пробралось к постели,
И огненным столбом в лицо ему глядело.
Не просыпаясь, он вертелся то и дело,
Как вдруг раздался стук, и он в одно мгновенье
Проснулся: радостно такое пробужденье!
Тадеуш счастлив был, беспечен, словно птица,
Все улыбался он, и как не веселиться?
Ночные радости припоминал сначала,
Краснел он и вздыхал, а сердце трепетало…

На ставни глянул он, на прорезь: что за чудо?
Пытливые глаза в упор глядят оттуда!
Раскрыты широко: всегда бывает это,
Когда во мрак ночной хотят взглянуть со света,
И нежная ладонь — от солнышка защита —
Над белоснежным лбом щитком была раскрыта,
Л пальцы тонкие, пронизанные светом,
Рубины яркие напоминали цветом…
Увидел юноша коралловые губы,
Меж них, как жемчуга, поблескивали зубы.
От солнца спрятаться красотка не сумела,
И тонкое лицо, как роза, розовело.

Тадеуш предался невольно упоенью,
Дивясь и радуясь волшебному виденью;
Откуда бы ему внезапно появиться?
Подумал с трепетом: быть может, снова снится
Одно из милых лиц, что снились в детстве раннем
И с той поры в дуйте живут воспоминаньем?
Склонилось личико — и он узнал в смятенье
И в горькой радости волшебное виденье!
Узнал он завитки густых волос коротких,
Накрученных с утра на белых папильотках,
Струивших тихий блеск сиянья золотого,
Как золотистый нимб на образе святого.

Едва он поднялся, красавица умчалась;
Как видно, шум вспугнул, она не возвращалась!
Но юноша слыхал, как постучался кто-то,
И уловил слова: «Вставать пора! Охота!»
Тадеуш тотчас же опять вскочил с постели,
Так распахнул окно, что ставни отлетели
И дважды хлопнули, о стены громыхая;
Он выскочил в окно и постоял, вздыхая, —
Паненки след простыл, но не ушла от взгляда
Примятая трава за изгородью сада.
Зеленокудрый хмель и пестрые левкои
Качались, может быть задетые рукою,
А может, ветерком? Манила вдаль аллея,
Но к месту он прирос и, в сад идти не смея,
Лишь палец приложил к своим губам сурово,
Чтоб с них не сорвалось нечаянное слово,
Вдруг по лбу постучал в суровости молчанья,
Как будто пробудить хотел воспоминанья,
И, палец прикусив, с мгновенною досадой
Воскликнул наконец: «Увы! Мне так и надо!»

Уже на том дворе, где было столько шума,
Как на погосте, все безмолвно и угрюмо.
Стрелков в помине нет. Ладонь приставив к уху,
Как слуховой рожок, он весь отдался слуху,
А ветер доносил охоты гул из пущи,
И отголоски труб, и окрики бегущих.

Давно оседланный, конь дожидался в стойле;
Тадеуш взял ружье, галопом через поле
Помчался к двум корчмам, к часовенке — направо,
Где мессу слушали стрелки перед облавой.

Враждуют две корчмы вблизи дороги сонной
И окнами грозят друг другу озлобленно.
За замком числится одна из них; позднее
Соплица новую поставил рядом с нею.
В одной, как в вотчине своей, царит Гервазий,
В другой командовал слуга Соплиц — Протазий.

Постройка новая была обычным зданьем,
Но стиль другой корчмы не обойдешь вниманьем.
Тот стиль придуман был, наверно, тирским зодчим {283} ,
Евреи развезли его по странам прочим,
И перешла в Литву к нам их архитектура,
Родному зодчеству чужда его натура.

Фасад корчмы — корабль, а тыл подобен храму,
Воистину ковчег! Не оберешься гаму!
Корабль похож на хлев, а сколько в нем скотины —
Коров, овец и коз — не счесть и половины!
И насекомых тьма, ну, словом, всякой твари
И даже ужаков отыщется по паре.
Напоминает храм святыню Соломона,
Которая была еще во время оно
В Сионе образцом прекраснейшего храма,
А возвели ее искусники Хирама.
Так строят хедеры евреи и поныне,
Стиль одинаковый везде: в корчме, в овине,
На крыше задранной — и доски и рогожа,
С еврейским колпаком такая крыша схожа!
Стропила над крыльцом и, может быть, штук сорок
Колонн из дерева — искуснейших подпорок,
Полупрогнившие и срубленные криво,
Красуются они, как зодческое диво.
Такого зодчества не ведала Эллада,
С Пизанской башнею искать в них сходства надо!
А над колоннами — изогнутые своды:
Наследье готики, что пощадили годы.
Порадуешься ты искусному узору,
Что вырубил топор, резцу такие впору!
Точь-в-точь еврейские подсвечники кривые,
И шарики на них нацеплены такие,
Как цицесы {284} на лбу еврея в синагоге,
Когда в часы молитв он думает о боге;
Как набожный еврей, корчма полукривая,
Который молится, качаясь и кивая.
На грязный лапсердак походят стены дома,
На бороду — стрехи повисшая солома;
Как цицес, над крыльцом торчит узор старинный,
Разделена корчма перегородкой длинной.
Направо комнат тьма, на конуры похожих,
Они для путников проезжих и прохожих;
Налево — зал большой, там гомон постоянный.
Под каждою стеной — стол узкий деревянный,
У каждого стола теснятся, словно детки,
Похожие на стол, простые табуретки.

Крестьяне, шляхтичи садятся здесь все вместе,
И только эконом был на особом месте.
Обедню отстояв, ведь день-то был воскресным,
Все к Янкелю пришли, расселись в зале тесном,
Пред каждым из гостей уже стояла чарка,
С бутылью бегала вокруг столов шинкарка,
А Янкель с важностью поглядывал в окошки,
На нем кафтан до пят, из серебра застежки.
Он бороду свою поглаживал рукою
И пояс шелковый перебирал другою,
Приветствуя гостей, а сам хозяйским глазом
Присматривал за всем, все замечая разом.
Мирил он спорящих, знал тонкость обращенья,
Но не прислуживал — давал распоряженья.
Почтеннейший еврей известен был в округе
Своей готовностью оказывать услуги.
И жалоб на него не поступало к пану.
Что жаловаться тут? Не прибегал к обману,
Напитки добрые всегда держал за стойкой
И пить не запрещал, гнушаясь лишь попойкой.
Крестины, свадьбы — все справлялось у еврея,
Звал музыкантов он, расходов не жалея,
И по воскресным дням играла здесь скрипица,
Сзывая публику зайти, повеселиться.

К тому же обладал еврей большим талантом,
Он цимбалистом был, отменным музыкантом,
И по дворам ходил минувшею порою,
Прельщая шляхтичей искусною игрою,
И песни польские пел Янкель вдохновенно
И чисто говорил. В повет обыкновенно
Из Гданьска, Галича и даже из Варшавы
Он песни привозил, минуя все заставы.
Не знаю: правда ли, а может — небылицы,
Что первым он привез в Литву из-за границы
И первым заиграл в своем родном повете
Ту песню, славную теперь в широком свете,
Которую тогда, впервые у авзонов {285}
Играли трубачи народных легионов.
Своими песнями он заслужил по праву
Богатство и еще к нему в придачу славу!
Еврей, приобретя почет и капиталы,
Повесил на стену звенящие цимбалы,
А сам осел в корчме и стал главой общины,
Торговлей занялся и зажил без кручины,
Желанным гостем он бывал под всякой кровлей,
А так как был знаком и с хлебною торговлей,
Советы подавал, и за услуги эти
Поляком добрым он прослыл в родном повете.