Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

В аренду взяв корчмы и страсти успокоив,
Он в них не допускал ни криков, ни побоев.
Горешки партия и партия Соплицы
Под скипетром его не смели не смириться.
Еврея уважал и богатырь Гервазий,
И спорщик, кляузник — слуга Соплиц Протазий.
Смолкал пред Янкелем длинноязыкий Возный
И воли не давал рукам Гервазий грозный.

Рубаки не было. Отправился в дубраву,
Боялся отпустить он Графа на облаву
Без верного слуги; надеялся при этом,
Что выручит его и делом и советом.

В почетном уголке, где, словно воевода,
Гервазий восседал подальше от прохода,
Сегодня квестарь был. Еврей любил монаха
И ублажал его ничуть не ради страха.
Он убыль замечал в его глубокой чарке
И тотчас же кивком приказывал шинкарке
Душистый мед подать, уважив бернардина.
Свела их с квестарем, как говорят, чужбина,
Здесь к Янкелю в корчму он хаживал ночами,
Обменивался с ним заветными речами.
Не контрабанда ли сближала их так тесно?
Но нет! Пустой поклеп! Об этом всем известно.
Ксендз Робак рассуждал вполголоса о деле,
Развесив уши все в молчании сидели.
И к табаку ксендза тянулись взять понюшки,
Чихали шляхтичи, как будто били пушки.

«Reverendissime! — сказал, чихнув, Сколуба. —
Вот это табачок! Такой проймет до чуба!
Мой нос, — погладил он свой нос рукой привычно, —
Такого не встречал, — тут он чихнул вторично, —
Монашеский табак! Небось из Ковна родом,
Который славится и табаком и медом!
Давно я не был там…» Ксендз молвил:
«На здоровье
Всем вашим милостям, почтенные панове!
А что до табака, скажу вам, безусловно,
Подальше вырос он и родом не из Ковна,
Я вам привез его, друзья, из Ченстохова,
Из Ясногорского монастыря святого,
Где чудотворная икона чистой девы,
Владычицы небес и польской королевы…
Зовут ее княжной литовской благосклонной,
И властвует она над польскою короной,
Но схизма {286} завелась в Литве у нас, панове!»
Тут Вильбик заявил: «И я был в Ченстохове,
За индульгенцией ходил еще тогда я,
А правда ль, там француз? Прошла молва худая,
Что храмы грабит он, без уваженья к вере?
Об этом прочитать мне довелось в «Курьере» {287} .
Ответил бернардин: «Неправда, это враки!
Католик кесарь наш такой же, как поляки,
Помазан папою, он чтит святые узы,
Заботится о том, чтоб верили французы,
И наставляет их. Пожертвовано много
В народную казну — но это воля бога! —
Для Полыни-родины! Всегда перед войною
Бывали алтари народною казною.
В Варшавском княжестве есть польских войск немало:
Сто тысяч человек довольно для начала!
Должны их содержать литвины, верьте слову!
Даете деньги вы небось в казну цареву!»
«Да, черта с два даем! У нас берут их силой! —
Так Вильбик завопил. — Ох, господи помилуй!»
Затылок почесав, сказал мужик, не споря:
«Ну, что до шляхтичей, так вам еще полгоря,
Но лыко с нас дерут!» — «Хам! — закричал Сколуба, —
Пусть лыко с вас дерут, как с молодого дуба,
Привычны вы к тому. Вам, хлопам, так и надо!)
Но к воле золотой привыкли мы измлада!
И шляхтич у себя, скажу при всем народе…»
«Да! — подхватили все, — он равен воеводе!»
«Меж тем приходится изыскивать нам средства
И документами доказывать шляхетство! {288} »
«Да вам-то что? — спросил Юрага ядовитый, —
Подумаешь, какой вы шляхтич родовитый!
Но от князей ведут свой древний род Юраги,
И мне-то каково разыскивать бумаги!
Пускай москаль пойдет и спросит у дубравы,
Кто ей давал патент перерасти все травы?»
«Князь! — Жагель протянул. — Хоть ври, да знай же меру!
Немало митр у нас найдется здесь! К примеру:
У пана крест в гербе — и я скажу открыто,
Что выкрест был в роду! Крест — признак неофита!»
«Врешь! Крест над кораблем, я из татарской знати!» —
Так Бирбаш заорал, Мицкевич крикнул кстати:
«Мой Порай с митрою средь поля золотого,
Герб княжеский, о нем в геральдике есть слово!»

Желая спор унять, вернуться к прежней теме,
Ксендз табакерку вновь поставил перед всеми
И начал потчевать; все по щепотке взяли,
Чихнули шляхтичи, и споры смолкли в зале.
Ксендз продолжал: «Табак и вправду духовитый,
Похваливал его Домбровский знаменитый.
Он три понюшки взял из табакерки этой.
«Гляди повеселей! — сказал мне, — и не сетуй!»
«Домбровский! Правда ли?» — «Да, он! При генерале
Я в ставке был тогда, когда мы Гданьск с ним брали {289} .
Заснуть боялся вождь, не дописав приказа,
И по плечу меня похлопал он два раза.
«Ксендз, году не пройдет, — так мне сказал Домбровский, —
Как встретимся с тобой мы на земле литовской!
Литвинам накажи: табак из Ченстохова
Пускай мне поднесут, я не терплю другого!»

Застыли шляхтичи на миг в оцепененье,
В такой восторг пришли, в такое восхищенье!
Вполголоса они все повторяли снова:
«С таким же табаком», «Он впрямь из Ченстохова!»,
«Домбровский явится!», «Он видел генерала!»
Развеселились все, и кровь в них заиграла.
Тут разом грянули, как будто по сигналу:
«Марш, марш, Домбровский, к нам!»
Рев переполнил залу.
Все тотчас обнялись, хлоп с князем, с Митрой Порай,
С татарским графом Гриф, всем было не до спора!
Забыли Робака, забыли древность рода
И загорланили: «Вина побольше! Меда!»

Казалось, бернардин доволен был весельем,
Он табакерку взял и насладился зельем,
Чиханием спугнул мелодию живую,
Не дав опомниться, повел он речь иную:
«Вы хвалите табак, а что там в табакерке?
Вам надо поглядеть, хотя бы для проверки!»
Ксендз вытер донышко, стряхнув с него пылинки,
Войска, как мошкара, чернели на картинке,
И всадник впереди, что был жука поболе,
Пришпоривал коня пред ними в чистом поле
И, натянув узду уверенной рукою,
Щепотку подносил к своим ноздрям другою.
«Ну, что же, шляхтичи, узнали, кто пред вами?»
Но шляхтичи в ответ качали головами.
«Великий государь и не москаль к тому же,
Их царь не нюхает, — пускай, ему же хуже!»
«Великий человек! Да что ж одет он просто?
Не блещет золотом и небольшого роста!»
Так Цыдзик закричал: «Москаль, скажу я панам,
Весь залит золотом, как щука под шафраном!»
«Ба! — Рымша перебил, — москаль другого рода,
Видал Костюшку я, вождя всего народа!
Великий человек ходил в простом сукмане,
В чемарке краковской!» — «В какой чемарке, пане? —
Заспорил Вильбик с ним. — Ходил он в тарататке!»
«Нет! Со шнуровкой та, а полы этой гладки!» —
Мицкевич возразил. Спор загорелся жаркий,
Все обсуждали крой кафтана и чемарки.

Ксендз Робак между тем, не говоря ни слова,
Вкруг табакерки всех объединяет снова,
Любезно потчуя. Все по щепотке взяли,
Чихнули, а монах рассказывает дале:
«Когда Наполеон за табачок берется,
Тогда врагам капут! Сдаваться остается!
Я помню, было так под солнцем Аустерлица,
Хотели москали толпою навалиться,
Французы тотчас же пальнули им навстречу —
Упали москали, сраженные картечью.
Полк падал за полком, подбитый нашей пушкой,
А кесарь брал табак понюшку за понюшкой!
Царь Александр бежал в сопровожденье братца,
Ну, по плечу ль ему с богатырем тягаться?
Его величество доволен был успехом
И, отряхнув табак, глядел им вслед со смехом.
Когда в его войска поступите, тогда вы
Припомните, друзья, примету верной славы!»