Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Соплица закричал: «В село лететь галопом,
Чтоб на облаву шли, пусть сотский скажет хлопам!
Пусть не забудет он всем объявить заране:
Неделю барщины скощу я за старанье!»

Пан Подкоморий вслед: «Скачите-ка на сивой!
Пиявок из дому сюда доставьте живо!
Известны всем они, погладь — откусят руку.
Пса Справником зовут. Стряпчиною звать суку!
Надев намордники, в мешки их завяжите!
Гоните сивую! Собак скорей тащите!»
Асессор закричал по-русски: «Эй ты, Ванька!
Тесак — дар княжеский — из сундука достань-ка!
(Асессор хвастался перед слугою даже.)
Проверить не забудь и пули в патронташе!»
Нотариус взывал: «Свинца! Свинца! Панове!
А форма для литья {276} в подсумке наготове!»
Судья командовал: «Оповестить плебана,
Чтоб мессу отслужил он завтра утром рано.
Святого Губерта нужна нам будет месса,
А соберемся мы в часовенке у леса».

Замолкли возгласы, затихли приказанья,
Все призадумались средь общего молчанья.
И каждый, поводя внимательно глазами,
Искал начальника облавы меж гостями.
Взглянув на Войского, уж не искали боле,
Он дружно избран был для этой важной роли.
Ничуть не оробев пред почестью такою,
Он стукнул по столу могучею рукою,
Достал свои часы, похожие на грушу.
И, поглядев на них, вновь пристегнул к кунтушу.
«Панове, на заре сойдемся мы в каплице,
Перед облавою не грех бы помолиться».

Гречеха тотчас же ушел с лесничим вместе —
Им надо обсудить облаву честь по чести,
Как доблестным вождям перед великим боем,
Наметить общий план приходится обоим.
Солдаты спят давно, им грезится атака,
Но бодрствуют вожди у сонного бивака.

Обед не шел на ум! Все к делу приступили,
Те ружья чистили, те лошадей кормили.
Да и за ужином все были не речисты,
Не заводили ссор куцисты, соколисты.
Асессор об руку, как с другом и соседом,
Отправился искать свинец с Законоведом,
Другие, утомясь, скорей легли в постели,
Перед облавою все выспаться хотели.

Деревья, сверстники, друзья князей литовских,
Краса понарских пущ и гордость кушелевских!
Любили отдыхать в глуши чащобы дикой
Витенес {277} , и Миндовг, и Гедимин великий!
Однажды Гедимин охотился в Понарах,
На шкуру он прилег в тени деревьев старых
И песней тешился искусного Лиздейки {278} ,
Пока не задремал под говорок Вилейки;
Железный волк ему явился в сновиденье,
И понял Гедимин ночное откровенье:
Он Вильно основал, и, словно волк огромный
В кругу других зверей, встал город в чаще темной.
И Вильно вырастил, как римская волчица,
Ольгерда с Кейстутом, чья слава не затмится,
Князей-охотников, могучих, величавых,
Удачливых в боях, на травлях и облавах.
Так было вещим сном грядущее открыто:
Железо и леса — литовская защита.
Леса литовские! В глуши дубов и кленов
Охотился не раз наследник Ягеллонов!
Последний Ягеллон {279} , он предков был достоин,
Последний на Литве король — охотник, воин.
Деревья милые! Увижу ли вас снова —
Друзей-приятелей далекого былого?
А как Баублис-дуб? В стволе его зияло
Огромное дупло; сходилось в нем, бывало,
Двенадцать рыцарей на пиршестве веселом.
Шумит ли рощица Миндовга за костелом?
И липа старая размеров исполинских
Стоит ли над рекой у дома Головинских? {280}
Плясало вкруг нее, в тени ветвей зеленых,
Сто молодых людей, сто девушек влюбленных.

Деревья старые, вас меньше год от году,
И вырубают вас стяжательству в угоду!
Не петь лесным певцам в густой листве весенней,
Поэтам не мечтать под шелколистой сенью.
Ян отклик находил у липы в Чернолесье {281} ,
Дуб, старый говорун, разросся в поднебесье,
Нашептывал певцу {282} сказания не раз он!

А скольким, скольким я, деревья, вам обязан!
Бывало, упустив добычу, уязвленный
Насмешками друзей, я уходил под клены…
И сколько образов дарила глушь лесная!
Садился я на холм, охоту забывая.
Седобородый мох на том холме высоком
Черника залила иссиня-черным соком;
Цветущим вереском отсвечивали дали,
И ягоды в листве, как бусины, сверкали;
А ветви наверху темнели, словно тучи,
И застилали высь завесою дремучей.
Порою вихрь шумел над неподвижным сводом,
Стонал и грохотал, подобно бурным водам,
Он опьянял меня. Казалось мне, бывало,
Что небо надо мной, как море, бушевало!

Внизу развалины, — там, словно стены сруба,
Торчал корнями вверх огромный остов дуба,
Валились на него колонна за колонной
Тяжелые стволы с листвой еще зеленой.
Трава сплела вкруг них подобие забора.
В чащобу не ходи! Там властелины бора —
Медведи, кабаны; кой-где белеют кости
Зверьков, забредших к ним неосторожно в гости.
Взметнутся в зелени и канут в отдаленье
Две светлые струи, — нет! то рога оленьи!
И зверь, блеснув в кустах полоской золотою,
Исчезнет, словно луч, за порослью густою.

И снова тишина. Лишь дятел еле-еле
Постукивал в лесу, перебирая ели,
Тук-тук, — и улетит, умчится без оглядки,
Как будто мальчуган, что заигрался в прятки.
Да белочка грызет орешки торопливо,
Над головою хвост раскинув горделиво,
Как пышное перо на шишаке улана;
Насторожится вдруг, заслышав шум нежданно,
И, гостя увидав, лесная танцовщица,
Быстра, как молния, по гибким веткам мчится
И прячется в дупле, не видимом для взгляда,
Как быстроногая, пугливая дриада.
И снова тишина.

Вдруг из глухой ложбины
Послышались шаги, качнулись две рябины;
Затмив чету рябин, как зорька-заряница,
Выходит с туеском красавица девица,
Протянет туесок с малиною румяной,
Такой же, как ее уста, благоуханной.
А рядом парень гнет орешины густые,
И рвет красавица орехи молодые.
Чу! Грянули рога, залаяли собаки, —
Охота близится в прохладном полумраке,
И, ветви выпустив, в смятенье и тревоге,
Исчезнет парочка, — как исчезают боги.

Хоть в Соплицове шум, ни суета, ни ржанье,
Ни громогласный лай, ни бричек дребезжанье,
Ни трубы звонкие — глашатаи охоты, —
Ничто не вывело сонливца из дремоты;
Тадеуш, как сурок, одетый спал в постели,
Разыскивать его по дому не хотели.
Все на своих местах уже с зарею были
И о Тадеуше не вспомнили, забыли.