Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

У войска на пути лежало Соплицово,
Вожди вели солдат дорогою суровой.
Король Вестфалии {338} и Юзеф благородный
Прошли уже Литву от Слонима до Гродна.
Теперь они войскам трехдневный отдых дали,
Но польским воинам, хотя они устали,
Обидным все-таки казалось промедленье,
Хотелось перейти на марше в наступленье.

Штаб князя в городе нашел себе квартиры,
А в Соплицово шел обоз и командиры,
Явился за полночь сам генерал Домбровский,
Князевич и Гедройц, Грабовский, Малаховский.

Устали до смерти, едва дойти успели,
Как на ночлег пошли и улеглись в постели.
Приказы отданы, расставлены патрули,
И славные вожди спокойным сном уснули.
Затихло все кругом; как тени неживые,
Бродили по двору одни лишь часовые,
Бивачные костры кой-где светились в поле,
Да слышались в ответ на оклики пароли.

Хозяин и вожди — все спят во мраке ночи,
И только Войскому сон не смыкает очи;
Обдумывает он приготовленье пира,
Прославить хочет им Соплиц на зависть мира.
Пир этот должен быть достоин приглашенных
И соответствовать триумфу нареченных.
Ведь завтра день святой и в доме и в костеле,
Двойное торжество отпраздновать легко ли?
Домбровский с вечера упомянул пред Войским,
Что предпочтение дает он блюдам польским!

Соседних поваров созвали ради спеха —
Их было пятеро: придворный шеф — Гречеха.
И он, как повара, ходил в халате белом
И руки обнажил, чтоб заниматься делом,
Держал хлопушку он своей рукою правой
И ею мух гонял, жужжащих над приправой,
Рукою левою очки на нос надвинул,
А из-за пазухи тотчас же книгу вынул.

«Отличным поваром» звалась она недаром,
Перечислялись в ней с красноречивым жаром
Все блюда польские. Отсюда брал советы
И Оссолинский {339} -граф, что задавал банкеты
На удивление святейшему Урбану.
Пришлось читать ее и Радзивиллу-пану,
Когда он принимал в Несвиже {340} Станислава.
Банкетов княжеских живет доныне слава
Повсюду на Литве, в повете и в округе.

Что Войский ни прочтет, то выполняют слуги:
Кипит у поваров искусная работа,
За пятьдесят ножей взялись они в два счета;
Как почерневшие от сажи чертенята,
С вином и молоком шныряют поварята
И выливают их в кипящие кастрюли;
А двое поварят в печи огонь раздули.
Гречеха приказал, чтоб пламя не погасло,
Лить прямо на него растопленное масло
(Избыток позволял роскошество такое).
А повара меж тем готовили жаркое:
Оленей, кабанов на вертела сажали,
Еще и специи для соуса мешали.
В углу щипали птиц, и пух летал повсюду,
Тетерок, глухарей наваливали груду,
Но не хватало кур; передушил их Пробка,
Пока на птичнике хозяйничал не робко!
Вконец перевелась куриная порода,
Хотя б одну из них оставил для развода!
Зияла пустота в курятнике Соплицы,
И до сих пор еще не расплодились птицы.
Но выбор туш мясных и короля достоин,
Нашлись они в дому, привезены из боен;
Из ближних, дальних мест свозились туши эти, —
Одной амброзии не будет на банкете!
Искусство дивное и полное довольство
Соединились здесь во славу хлебосольства!

Настало празднество заступницы пречистой,
Погода ясная, а воздух золотистый,
И небо светлое, сквозя голубизною,
Как море тихое, повисло над землею;
Созвездий жемчуга поблескивали в море,
Скользило облако, белея на просторе,
И погружалось вглубь спокойно, без усилья,
Как будто ангел плыл, купая в небе крылья;
Молитвами его до зорьки задержали,
И вот он улетал в светлеющие дали.
В бездонной глубине созвездья потускнели,
Уже лицо небес светилось еле-еле;
Хоть правая щека еще в тени лежала,
Но левая уже отсвечивала ало,
И, словно веко, вдруг раздвинулся широко
Небесный полукруг и показалось око.
В нем, как зрачок в глазу, зажегся луч, играя,
И небо прочертил от края и до края,
Сверкающей стрелой туманность рассекая.
Вмиг, по сигналу дня, зажглись потоки света,
И тысячи лучей взметнулись, как ракета,
А солнце выплыло лениво, утомленно,
Как будто нехотя взирая с небосклона.
Семью цветами вдруг оно блеснуло сразу,
Как яхонт алое, а то под стать топазу,
И засияло все хрустальными огнями,
Потом алмазами и, наконец, как пламя.
Мигая, как звезда, луне огромной впору,
Шло одинокое светило по простору..
Перед часовнею, задолго до восхода,
Сошлась со всех сторон тьма-тьмущая народа,
Как будто собрались на поклоненье чуду
Благочестивые крестьяне отовсюду.
И любопытство их к тому же разбирало:
Хотелось увидать в часовне генералов —
Прославленных вождей народных легионов,
Которых знали все и чтили, как патронов,
Чьи подвиги, бои, скитанья на чужбине
Служили на Литве Евангелием ныне.

И офицеры здесь, и польские солдаты!
Любуется народ, волнением объятый,
Одеты земляки в военные мундиры,
По-польски говорят солдаты, командиры!

Вот месса началась, но не вместит каплица
Всех, кто пришел сюда сегодня помолиться.
Сняв шапки, на траве остались прихожане —
Белоголовые и русые крестьяне,
Все дружно крестятся, все стали на колени
И в двери заглянуть стремятся в умиленье,
Головки девичьи красуются меж ними,
С цветными лентами, с цветами полевыми,
Сказал бы, что среди желтеющей пшеницы
Синеют васильки, светлеют медуницы…
Точь-в-точь колосья нив — под ветром своевольным
Склонились головы при звоне колокольном.

Крестьянки на алтарь заступницы пречистой
Несут дары весны — снопы травы душистой.
От утренней росы цветы еще сырые
Обвили звонницу и статую Марии,
Но ветром утренним венки разворошило,
Весенние цветы, рассыпав, закружило, —
Разнесся аромат, как сладкий дым кадила.

Вот месса отошла. За проповедью вскоре
На паперти собрал пришедших Подкоморий, —
Маршалком выбрали его конфедераты,
Едва лишь собрались сословий депутаты.
На нем цветной жупан, кунтуш горит атласом
И слуцким поясом маршалок подпоясан,
На поясе — палаш, в каменьях рукоятка,
На шее — бриллиант, бела конфедератка,
Спускается с нее плюмаж того же цвета, —
По праздникам его носила знать повета.
За каждое перо на дорогом плюмаже
Дукатом плачено, а то и больше даже!
Залюбовались все маршалком именитым.
На паперть вышел он и громко говорит им:

«Собратья, вам плебан провозгласил с амвона,
Что вольною теперь считается Корона,
И с Польшею навек Литва соединилась,
И созван общий сейм, как в старину водилось.
Уже дошла до вас объявленная милость.
Л я вам передам еще одно известье —
Касается оно восстановленья чести
Помещиков Соплиц.
Вы знаете, литвины,
Проступки Яцека, его былые вины;
Но если грех его известен всей округе,
То пусть узнают все покойного заслуги.
От генералов я узнал о них, и с вами
Тотчас же поделюсь приятными вестями.
Не умер Яцек тот, как говорилось, в Риме,
А только изменил свое былое имя.
Великой святостью и подвигом терпенья
Он искупил сполна былые прегрешенья: