Уильям Блейк - Бракосочетание Рая и Ада. Избранные стихотворения и поэмы

Вспыхнул Король, но, как черные тучи, толпой
приближенные встали,
Тьмою окутав светило, но брызнул огонь
венценосного сердца.
Молвил Король: «Это пять тысяч лет потаенного
страха вернулись
Разом, чтоб перетрясти наше Небо и разворошить
погребенья.
Слышу, сквозь тяжкие тучи несчастия, древних
монархов призывы.
Вижу, они поднимаются в саванах, свита встает
вслед за ними.
Стонут: беги от бесчинства живущих! все узники
вырвались наши.
В землю заройся! Запрячься в скелет! Заберись
в запечатанный череп!
Мы поистлели. Нас нет. Мы не значимся
в списках живущих. Спеши к нам
В камни и корни дерев затаиться. Ведь узники
вырвались ныне.
К нам поспеши, к нам во прах — гнев, болезнь,
и безумье, и буря минуют!»
Молвил, и смолк, и чело почернело заботой,
насупились брови, —
А за окном, на холмах, он узрел, загорелось,
как факелы, войско
Против присяги, огонь побежал от солдата
к солдату, — и небом,
Туго натянутым, грудь его стала; он сел; сели
древние пэры.

Старший из них, Дюк Бургундский, [38] В действительности последний герцог Бургундский умер в 1714 г. поднялся
тогда одесную владыки,
Красен лицом, как вино из его вертограда;
пахнуло войною
Из его красных одежд, он воздел свою страшную
красную руку,
Страшную кровь возвещая, и, как вертоград
над снопами пшеницы,
Воля кровавая Дюка нависла над бледным
бессильным Советом, —
Кучка детей, тучка светлая слезы лила в пламень
мантии красной, —
Речь его, словно пурпурная Осень на поле
пшеницы, упала.

«Станет ли, — молвил он, — мраморный Неба
чертог глинобитной землянкой,
Грубой скамьею — Земля? Жатву в шесть тысяч
лет соберут ли мужланы?
В силах ли Неккер, женевский простак, своим
жалким серпом замахнуться
На плодородную Францию и династический
пурпур, связуя
Царства земные в снопы, древний Рыцарства лес
вырубая под корень,
Радость сраженья — врагу, власть — судьбе, меч
и скипетр отдавая созвездьям,
Веру и право огню предавая, веками испытанный
разум
Вглуби земли хороня и людей оставляя нагими
на скалах
Вечности, где Вечный Лев и Орел ненасытно
терзают добычу?
Что же вы сделали, пэры, чтоб слезы и вещие сны
обманули,
Чтобы противу земли не восстал ее вечный посев
сорным цветом?
Что же предприняли в час, когда город мятежный
уже окружили
Звездные духи? Ваш древний воинственный клич
пробудил ли Европу?
Кони заржали ль при возгласах труб? Потянулись
к оружию ль руки?
В небе парижском кружатся орлы, ожидая
победного знака, —
Так назови им добычу, Король, — укажи
на Версаль Лафайету!» [39] В действительности Лафайет командовал гвардией с 15 июля 1789 г.

Смолк, пламенея в молчанье. Кровавым туманом
подернутый Неккер.
(Крики и брань за окном) промолчал, но как гром
над гробами молчанье.
Молча лежали луга, молча стояли ветра, и двое
молчащих —
Пахарь и женщина в слабости — труп его слов
обмывали любовью,
Дети глядели в могилу — так Неккер молчал,
так лицо прятал в тучу.
Встал, опираясь на горы, Король и взглянул
на великое войско,
В небе затмившее кровью сверканье заката,
и молвил Бургундцу:
«Истинный Лев есети! Ты один утешенье
в великой кручине,
Ибо французская знать уж не верит в меня,
письмена Валтасара
В сердце моем прочитав. Неккер, [40] Неккер как либерал был отстранен королем от должности 11 июля 1789 г. прочь! Ты —
ловец, ставший ныне добычей.
Не для глумленья над нами созвали мы Штаты.
Не на поруганье
Раздали наши дары. Слышу: точат мечи, слышу:
ладят мушкеты,
Вижу: глаза наливаются кровью решимости
в градахи весях,
Древних чудес над страной опечалены взоры,
рыдают повсюду
Дети и женщины, смерчи сомнений роятся,
печаль огневеет,
В рыцарях — робость. Молчи и прощай! Смерчи
стихнут, как древле стихали!»
С тем он умолк, пламенея, — на Неккера красные
тучи наплыли.
Плача, Старик поспешил удалиться в тоске
по родимой Женеве.
Детский и женский звучал ему вслед плач унылый
вдоль улиц парижских.
Но в Зале Наций мгновенно прознали об этом
позорном изгнанье.

Все ж не умерился гнев благородных, а тучей
вскипел грозовою.
Громче же всех возопил, проклиная Париж,
его Архиепископ.
В серном дыму он предстал, в клокотанье огней
и в кровавой одежде.

«Слышишь, Людовик, угрозы Небес! Так испей,
пока есть еще время,
Мудрости нашей! Я спал в башне златой, но деяния
злобные черни
Тучей нависли над сном — я проснулся — меня
разбудило виденье:
Холоднорукое, дряхлое, снега белее, трясясь
и мерцая,
Тая туманом промозглым и слезы роняя на чахлые
щеки,
Призраки мельче у ног его в саванах крошечных
роем мелькали,
Арфу держали в молчанье одни, и махали кадилом
другие;
Третьи лежали мертвы, мириады четвертых вдали
голосили.
Взором окинув сию вереницу позора, рек
старший из духов
Голосом резче и тише кузнечика: „Плач мой
внимают в аббатствах,
Ибо Господь, почитавшийся встарь, стал отныне
лампадой без масла,
Ибо проклятье гремит над страною, которую
племя безбожных
Нынче терзает, как хищники, взоры тупя,
и трудясь, и отвергнув
Святость законов моих, языком забывая звучанье
молитвы,
Сплюнув Осанну из уст. Двери Хаоса треснули,
тьмы неподобных
Вырвались вихрем огня — и священные гробы
позорно разверсты,
Знать омертвела, и Церковь падет вслед за нею,
и станет пустыня:
Черною — митра, и мертвой — корона, а скипетр
и царственный посох
С грудой костей государевых вкупе истлеют в час
уничтоженья;
Звон колокольный, и голос субботы, и пение
ангельских сонмов
Днем — пьяной песней распутниц, а ночью —
невинности воплями станет;
Выронят плуг, и падут в борозду — нечестны,
непростимы, неблаги,
Мытарь развратный заменит во храме жреца;
тот, кто проклят, — святого;
Нищий и Царь лягут рядом, и черви, их гложа,
сплетутся в объятье!“
Так молвил призрак — и гром сотрясал мою
келью. Но тучей покоя
Сон снизошел на меня. А с утра я узрел поруганье
державы

И, содрогаясь, пошел к государю с отеческим Неба
советом.
Слушай меня, о Король, и вели своим маршалам —
в дело!
Господне
Слушай решенье: спеши сокрушить в их
последнем прибежище Штаты,
Дай солдатне овладеть этим градом мятежным,
где кровью дворянства
Ноги решили омыть, растоптав ему грудь и чело;
пусть поглотит
Этих безумцев Бастилия, Миропомазанник,
вечною тьмою!»
Молвил и сел — и холодная дрожь охватила
вельмож, и очнулись
Монстры безвестных миров, ожидая, когда их
спасут и окликнут;
Встал дюк Омон, [41] Герцог Омон (1723–1799) отказался от командования гвардией накануне 14 июля. чья душа, как комета, не ведая
цели, ни сроков,
В мире носилась хаосорожденной, неся поруганье
и гибель, —
Как из могилы восстав, он предстал в этот миг
пред кровавым Советом:
«Брошены армией, преданы нацией, мечены
скорою смертью,
Слушайте, пэры, и слушай, прелат, и внемли,
о Король!
Из могилы
Вырвался призрак Наваррца, [42] Имеется в виду Генрих IV (1553–1610), французский король, пользовавшийся любовью подданых. разбужен аббатом
Сийесом [43] Аббат Эманюэль Жозеф Сийес (1748–1836) — один из деятелей Французской революции. из Штатов.
Там, где проходит, спеша во дворец, все немеют
и чувствуют ужас,
Зная о том, для чего он могилу покинул
до Судного часа.
Бесятся кони, трепещут герои, дворцовая
стража бежала!»