Владимир Соколов - Снег в сентябре

Хочу зимы, здоровья, снега
И одиночества того,
Когда не надо никого,
Когда снаружи, где мело,
Все как бы замерло с разбега,
Остановилось и стоит
И что-то важное таит.

Хочу понять и угадать.
Неуловимое поймать,
Мотив забытый сладко вспомнить,
Как на душе пробел восполнить,
Познать, как раньше, мир земной,
Когда он в дымке неземной.

Я так отгадывать любил
Пейзажа детские загадки.
С мальчишек вечно взятки гладки,
А я мальчишкой тоже был.
Когда вразвалку снегопад
Ступал Москвой запорошенной,
Как отгадать бывал я рад,
Что он медведь, полярный, сонный.
А иногда он шел в окошке
Пушистее сибирской кошки.
А иногда…
В пяти шагах
От февраля…
В ночи, в Филях
Иль на Садово-Триумфальной
Он, совершенно театральный,
На ватных припадал ногах.

И, встав под куполом ворот,
Я видел: время настает,
Пустая сцена ждет ответа.
Чей выход! Мой! Ах, той порой
Так снег пленял меня игрой,
Что мне хотелось вспомнить роль
И ощутить узлы сюжета.

И я молился, умирал,
Стрелял, стрелялся и страдал,
Прощал и вел себя жестоко.
Но снег ложился под ногой.
И уходил я на покой,
Махнув под занавес рукой
Домам, беззвучным от восторга.

Я понимал, я понимал:
Себя не зря снега роили,
Не зря я с улицей играл
За неименьем героини.
Деревьев, окон и теней
Не зря разгадывал намеки.
Мне и теперь, по смене дней,
Порою слышатся упреки
Густой вечерней синевы,
Простой заснеженной травы,
В сугробе бьющего ручья,
На синем черного грачья,
Звонка трамвайного, гудка
В сыром апреле с ближней ветки,
И стен, увидевших века,
И зданий первой пятилетки.

О, не к зеленому юнцу,
Что тягой к милому крыльцу,
Еще не найденному, занят,
Кто фантазирует, кого
Лишь потому и оттого
В сады и переулки манит,
О, не тому мальчишке, мне
Пришло нежданное открытье,
Что все предметы наравне
Желают с нами общежитья.
Об этом знаю ныне я,
Об этом знают все поэты.
О мира милые приметы.
О дом мой, улица моя.

Хочу ручьев, хочу апреля,
Когда земля, от солнца прея,
Вгоняет клинышки травы
В зазор меж вымокших булыжин, —
Хочу быть к таинству приближен,
Я потерял его, увы.

Как это было?.. По указу
Тепла и света, как гроза,
Все примелькавшееся глазу
Так и бросается в глаза.
И так событье откровенно,
Что сердце чувствует, успев
Пасть и взлететь, как мир смиренно
И умирает и мгновенно
Рождается, похорошев!

Когда пульсирует весной
На кирпиче стены, как жилка,
Вода под коркой ледяной
И пахнет ржавью жестяной,
Когда наивный снег ночной
Уже причмокивает жидко
На тротуарах и МОГЭС
Плывет, как пятитрубный крейсер,
В туман… Ну, кто из нас не грезил
И не испытывал чудес!..

Я был прогульщиком тогда.
Меня плавучая вода
Несла по улицам, как щепку,
Как отраженье облаков.
Бывало, нахлобучишь кепку,
Накинешь плащ — и был таков!

И словно б не было меня,
И вместе с тем все было мною:
И пульс под коркой ледяною,
И влага стен, и щебетня.

Два семинара в понедельник,
А он забыл о них, бездельник,
Но как я пристально учил
Заветы тающего снега,
Уроки раннего побега,
Что он от ночи получил.
Оставив пыльные тома,
Как я усваивал проулки,
Где, как волшебные шкатулки,
Таятся древние дома…

Что только делает апрель!
Карнизы тают, ветки мокнут.
Как слезы радости, на окна
Навертывается капель.
Как залихватски воробей
Пошел вприсядку по сухому
И тут же в лужу, точно в омут,
Чирикнув лихо: не робей.
Как зыбок день в наплывах сини,
Как жарок воздух у метро,
Как жаворонок в магазине
Косит изюминкой хитро!
О, в эти дни, когда метельщик
Сметал, как мусор, талый снег,
Я жил как злостный неплательщик,
Но как счастливый человек.

Когда б поэт, как тунеядец,
Жил чувством, взятым в долг у тех,
Что, мужествуя средь нескладиц,
Среди житейских неурядиц,
Живя для дел, а не утех,
Сказать не успевают сами
О счастье или о беде, —
Но сам ни волей, ни слезами
Не переплачивал нигде,
То, как бы в рифме или в слоге
Ни упражнялся дотемна,
Как ни вертелся б он, в итоге
Такой дороге грош цена.

К чему б я это! Не пойму…
А может, собственно, к тому,
Что краски мира я искал
Не для себя, а для кого-то,
Что сам я многое терял,
Когда их молча обретал,
Что если все их не роздал,
То в том одном моя забота;
Что дразнит песнь, а не влечет,
Когда она за чей-то счет.

Ах, как мне мало было надо!
Сырыми бревнами дохнет,
Бродячим ветром, глубью сада —
О, что за странная отрада
Всю душу вдруг перевернет!
Вот шире дни, а ночи уже.
Уже глядятся липы в лужи.
Их мелкий лист — как первый снег,
Остановившийся в полете…
Ну как, серьезный человек,
Без них, ничтожных, вы живете!

Вам надо большего! Я знаю.
Я сам такой, я понимаю.
Мы служим, времени в обрез.
Нам польза надобна прямая,
А это детский интерес.
Но что же, грудь по-молодецки
Топыря — в собственную честь,
Кричим порою мы, что, дескать,
В пороховницах порох есть.

Что мы, брат, молоды и фору
Любому юноше дадим,
И поминаем к разговору
Весны таинственную пору
И под лукавый лунный дым
Беспечной барышне твердим!

Мы первый утренник забыли.
Ослепли и оглохли мы.
Как будто слоем легкой пыли
Прибило души и умы.
Мы потеряли обонянье,
Мы слух утратили. И в том
Находим даже обаянье,
Как в чем-то искони мужском.

Но выйди в полночь, хоть в субботу,
Как говорят, в короткий день,
Свою высокую работу
Не забывай, но сквозь заботу
Вглядись — грустит у поворота
Березки тоненькая тень.

Убит. Убит. Подумать! Пушкин…
Не может быть! Все может быть…
«Ах, Яковлев, — писал Матюшкин, —
Как мог ты это допустить!
Ах, Яковлев, как ты позволил,
Куда глядел ты! Видит бог,
Как мир наш тесный обездолел.
Ах, Яковлев…» А что он мог!

Что мог балтийский ветер ярый,
О юности поющий снег!
Что мог его учитель старый,
Прекраснодушный человек!
Иль некто, видевший воочью
Жену его в ином кругу,
Когда он сам тишайшей ночью
Смял губы: больше не могу…

На Черной речке белый снег.
Такой же белый, как в Тригорском.
Играл на печке — ну и смех —
Котенок няниным наперстком.
Детей укладывают спать.
Отцу готовят на ночь свечи,
Как хорошо на снег ступать
В Михайловском в такой же вечер.
На Черной речке белый снег.
И вот — хоть на иные реки
Давно замыслил он побег —
Шаги отмерены навеки.