Антология - Советская поэзия. Том второй

Светоносные сумерки, напряженный покой.
Вспыхивают над лесом искры вешнего дня.
Неизбывно сияние над мраморною рекой.
Сталь топора срастается с мякотью пня.

Радуется кому-то — одному иль двоим —
пылкой жизни комочек в камине или костре.
Млечный Путь над опушкою — или стелется дым?
Ветер уснул на войлочном волокнистом ковре.

Вспыхивают светила — слепнут, замертво мчась,
и царит равновесие в мирозданье сквозном:
люди — хотя бы двое — в этот хотя бы час —
любят друг друга в доме лесном.

Кура плеснет воды и рыбы,
траву и птиц отдаст мне роща,
и, загораясь над горами,
Луна подскажет путь попроще.

И гость придет с открытым сердцем,
и я прочту при лунном свете
стихи, рожденные так тихо,
как без отца родятся дети.

Прочту я что-нибудь такое,
что зрелый гость поймет и юный, —
что означают для грузина
и свет Куры, и отблеск лунный.

Цветенье сладкого левкоя,
Деревьев шум, прилив покоя,
И ветер, дующий в трубе,
И дождь, и горький дух полыни, —
На веки вечные отныне
Тебе принадлежат. Тебе,

Свет солнечный, и отсвет лунный,
И остров с медленной лагуной,
В которой облако дрожит,
И для которой волны шепчут,
И в раковинах зреет жемчуг,
Тебе, тебе принадлежит.

И тот ледник, сверкнувший глазом,
Не льдом одетый, а алмазом
С печатью гордости в судьбе,
И холмик тот на поле близком
С не позабытым обелиском —
Тебе принадлежит. Тебе.

Роса и звезды над планетой,
Мрак в жизни — той, и радость — в этой
И воздух Родины в судьбе,
Звон тундры и тайга над Обью, —
Весь мир по твоему подобью
Тебе принадлежит. Тебе.

В краю балкарцев, где снега и скалы
От века молчаливы и тихи,
До моего рожденья не бывало,
Чтоб сочиняли женщины стихи.

Так говорят, но я не верю в это.
Я знаю о не ведомых никем
Создательницах песен не пропетых,
Баллад неизреченных и поэм.

Как много поэтесс лежит безмолвно
На кладбищах в селениях у нас,
Они ль виновны, что беспрекословно
При жизни были немы, как сейчас!

Им уши затыкал закон проклятый
И на уста накладывал печать.
Они рождались, чтобы по адату
Безмолвно жить и молча умирать.

Я вижу их, сестер моих далеких,
Чей крик немой касается небес.
Я вижу — слезы прожигают строки
На лицах бессловесных поэтесс.

Праматери мои, мне хвастать нечем.
Из сердца слово я могу извлечь
Не потому ль, что вас лишали речи,
А мне сегодня подарили речь.

И оттого так строго и сурово
Сужу я каждый мной рожденный стих.
Я думаю:
смогла ль вместить я в слово
Молчание предшественниц моих?

Летняя ночь была
Теплая, как зола…
Так, незаметным шагом, до окраин я дошла.
Эти окраины
Были оправлены
Вышками вырезными, кружевными кранами.
Облики облаков, отблески облаков
Плавали сквозь каркасы недостроенных домов.
Эти дома без крыш — в белой ночной дали —
В пустошь меня зазвали, в грязь и в глину завели…
На пустыре ночном светлый железный лом,
Медленно остывая, обдавал дневным теплом.
А эти дома без крыш — в душной ночной дали —
Что-то такое знали, что и молвить не могли!
Из-за угла, как вор, выглянул бледный двор:
Там, на ветру волшебном, танцевал бумажный сор…
А эти дома без крыш словно куда-то шли… Шли…
Плыли, — как будто были не дома, а корабли…
Встретилась мне в пути между цементных волн
Кадка с какой-то краской, — точно в теплом море — челн;
Палка-мешалка в ней — словно в челне — весло…
От кораблей кирпичных кадку-лодку отнесло.
Было волшебно все: даже бумажный сор!
Даже мешалку-палку вспоминаю до сих пор!..
И эти дома без крыш, — светлые без огня;
Эту печаль и радость;
Эту ночь с улыбкой дня!

Ночь напечатала прописью
Чьи-то на глине следы…
Над плоскодонною пропастью
Эхо, как пушечный дым…
Видно, прошел тут и, шепотом,
Песню пропел пилигрим:
Долго — стреляющим хохотом! —
Горы смеялись над ним…
(Вижу, как ночь приближается
Высохшим руслом реки:
Но все равно продолжается
Песня, словам вопреки!)
Где это море? — вы спросите, —
Где этот пляшущий риф?
Где — без морщинки, без проседи —
Юный зеленый залив?
Где эти заросли тесные,
В лунной бесплотной пыльце?
Звери да птицы чудесные?
Люди с огнем на лице?
Гибкие пальцы упрямые?
Чаши? Цепочки с резьбой?
(Эхо! Не путай слова мои:
Я говорю не с тобой!

…Вишу, как ночь приближается
Высохшим руслом реки:
Но все равно продолжается
Песня, словам вопреки.)
Ночь напечатала прописью
Чьи-то на глине следы.
Над плоскодонною пропастью
Эхо, как пушечный дым.
В сумрак, исчерченный змеями,
Русло уходит, ветвясь…
В путь! — между розными звеньями
Рвусь восстанавливать связь.

Как прекрасны старые корабли!
Будто жарким днем, в холодке квартир,
Крушевницы гентские их плели,
А точили резчик и ювелир.
Грациозно выгнуто их крыло.
И настолько тонкий на них чекан,
Будто их готовили под стекло.
А послали все-таки — в ураган.
(Лишь обломки их под «секло» легли…)
Хороши старинные корабли!
Были души: чистые, как хрусталь,
Тоньше кружев, угольев горячей;
Их обидеть жаль, покоробить жаль, —
А ушли они — в перестук мечей,
Словно к мысу Горн — корабли…
Да уж как не так! Перестук мечей
Сладкой музыкой был бы для их ушей!
Но ушла их жизнь… в толчею толчей,
На съеденье крыс, на расхват мышей,
На подметку туфель для мелкой тли…
Потому от них на лице земли
И следа следов не нашли…
Опустелые, как безлистый сад,
Бригантины спят:
Им равны теперь ураган и бриз, —
Паруса, как тени, скользнули вниз,
Такелаж провис…
Уж теперь и в прошлое не спешат:
Сколько могли — ушли.
…Но опять над вами сердца дрожат!
Но опять заботы на вас лежат!
И опять вам жребии подлежат,
О старинные корабли!