Антология - Советская поэзия. Том второй

Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие…
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.
Но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто тебя отнимает.

Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.
Надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка…

И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по настоящему.
Что настанет. Да не застану.

Из пепла,
Пропитанного слезами,
Из благоуханья цветов чудесных
Они поднимаются сами —
Наши песни.
Из угасающего звона
Всех колокольчиков вместе,
Заблудившихся где-то под солнцем, —
Сплетены наши песни.
Из стонов скитальца слезных, —
Хвороста нету если,
Сжигающего свой посох, —
Сплетены наши песни.
Из тяжелого и мокрого
Сумрака круч отвесных,
Впитавшего в себя все молнии, —
Сплетены наши песни.
Из хмеля вина задремавшего,
Из цвета его, что так весел,
Из алого цвета нашего —
Сплетены наши песни.
Из скрежета ворот открывающихся,
Где сплетенью узоров тесно,
Из радуг водопадов ниспадающих —
Сплетены наши песни.
Из смеха парней сасунских,
Вспотевших от плясок здешних,
Из удали их,
Из их судеб —
Сплетены наши песни.
Из звездной россыпи молота,
С детства известной,
Из огнебородой молодости —
Сплетены наши песни.
Из сияния золотистого
Хлебных колосьев спелых,
Из ударов сердечка чистого —
Сплетены наши песни.
Из клекота орлов, сидящих
На солнце, как на насесте,
Из надежды настоящей —
Сплетены наши песни.
Из надежды,
Дарующей радость,
Нас сплетающей вместе,
Чтобы петь перед Араратом,
Перед вечностью —
Наши песни.

Этот костер — мой костер,
Это — костер поэта.
Смотри,
Огневые копыта простер
Пегас
Из крылатого света.
Кони заржали, кони…
Смотри,
В костре полыхают мои мечты,
Астральных лучей сплетенья;
В нем солнца, как лиры, горят,
И лир
Взволнованы звонкие струны.
Смотри,
Золотые сошлись языки,
И длится объятье любовной тоски,
И катятся вспышек буруны.
И в сумасшествии света
Возник
Из пламени, гибкого, как тростник,
Огненновласый младенец.
Этот костер — мой костер.
Его серповидный изгиб остер,
И пляшут серпы,
И пляска
Становится жатвой колосьев-лучей
Средь пламени, треска и лязга.
Смотри,
Как, цветеньем воспламенясь,
Изламываются деревья.
И кружатся искры, как пчелы жужжа,
Опьянены ароматом.
А пламя взмывает, и все выше летит,
И парит, как свободный орел.

Этот костер — мой костер.
Это — самосожженье поэта.

Лирою я ответил на голос своей любимой…
Я песней прославил тебя… Не умолкая гремит
Песня моя, словно гимн, цветущий неопалимо,
Сложенный жрецами у подножия пирамид.
Верно, моя лира не колокольчик пастуший,
Болтающийся на шее заблудшего бычка…
Натянуты жилы тигра на лиру, ты только послушай
Струны, что звонче водопада и жалобнее смычка.
Впрочем, моя лира — это сердце мое, в котором
Дрожит и трепещет дыхание всеобщей любви,
И я стихов свободных свободным и гулким хором
Славлю свободные, вещие, мудрые чары твои.

О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют,
слова не откровенные
о том, что не убьют…

Дорогой зимней, снежною,
сквозь ветер, бьющий зло,
лечу на свадьбу спешную
в соседнее село.
Походочкой расслабленной,
с челочкой на лбу
вхожу, плясун прославленный,
в гудящую избу.
Наряженный,
взволнованный,
среди
друзей,
родных,
сидит мобилизованный
растерянный жених.
Сидит с невестой — Верою.
А через пару дней
шинель наденет серую,
на фронт поедет в ней.
Землей чужой,
не местною,
с винтовкою пойдет,
под пулею немецкою,
быть может, упадет.
В стакане брага пенная,
но пить ее невмочь.
Быть может, ночь их первая —
последняя их ночь.
Глядит он опечаленно
и — болью всей души
мне через стол отчаянно:
«А ну, давай пляши!»
Забыли все о выпитом,
все смотрят на меня,
и вот иду я с вывертом,
подковками звеня.
То выдам дробь,
то по полу
носки проволоку.
Свищу,
в ладоши хлопаю,
взлетаю к потолку.
Летят по стенам лозунги,
что Гитлеру капут,
а у невесты
слезоньки
горючие
текут.
Уже я измочаленный,
уже едва дышу…
«Пляши!..» — кричат отчаянно,
и я опять пляшу…
Ступни как деревянные,
когда вернусь домой,
но с новой свадьбы
пьяные
являются за мной.
Едва отпущен матерью,
на свадьбы вновь гляжу
и вновь у самой скатерти
вприсядочку хожу.
Невесте горько плачется,
стоят в слезах друзья.
Мне страшно.
Мне не пляшется,
но не плясать —
нельзя.

Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладет
и у другой меня крадет.
А той —
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Во мне уже осатаненность!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединенность
и разобщенность
близких душ!