Антология - Советская поэзия. Том первый

Нет, в жизни мне не повезло,
Однажды я разбил стекло.

Идет навстречу мне вчера,
Задумавшись о чем-то,
Девчонка с нашего двора,
Хорошая девчонка.

Хочу начать с ней разговор,
Но, поправляя локон,
Она несет какой-то вздор
Насчет разбитых окон.

Нет, в жизни мне не повезло,
Меня преследует стекло.

Когда мне стукнет двести лет,
Ко мне пристанут внуки.
Они мне скажут:
— Правда, дед,
Ты брал булыжник в руки,
Пулял по каждому окну? —
Я не отвечу, я вздохну.

Нет, в жизни мне не повезло,
Однажды я разбил стекло.

Я дверь открыл своим ключом.
Стою в пустой квартире.
Нет, я ничуть не огорчен,
Что я в пустой квартире.

Спасибо этому ключу!
Могу я делать, что хочу, —
Ведь я один в квартире,
Один в пустой квартире.

Спасибо этому ключу!
Сейчас я радио включу,
Я всех певцов перекричу!

Могу свистеть, стучать дверьми,
Никто не скажет: «Не шуми!»
Никто не скажет: «Не свисти!»
Все на работе до пяти!

Спасибо этому ключу…
Но почему-то я молчу,
И ничего я не хочу
Один в пустой квартире.

Есть в нашем лагере весы,
Не просто так, не для красы, —
Мы выясняем по утрам,
Кто пополнел, на сколько грамм.

Нет, мы не ходим в дальний лес:
А вдруг в походе сбавим вес?!
Нам не до птичьих голосов.
Проводим утро у весов.

Нельзя бродить нам по лесам:
Все по часам! Да по весам!
А в дождь — мы сразу под навес
Ребята ценятся на вес!

И сколько здесь бывает драм:
Сережа сбавил килограмм,
И долго ахал и стонал
Весь медицинский персонал.

Вдруг изменился наш режим:
С утра на речку мы бежим,
Мы обнимаемся, визжим…
Ура! Не вешайте носы —
У нас испортились весы!

Все выше в горы мчались мы,
Асфальт дорог синел
Между камней, темнее тьмы,
Кружася в вышине.

Здесь сон коричневой руды,
Чьи жилы длинные тверды,

И лес, чьи желтые листы
Мерцанье меди льют.
К чертям слетим мы с высоты,
Казалось, в пропасть тут.

Нас горный дух хранил в горах,
Вино крепчало в погребах.

А где кустарник в скалах лег,
Висел чабаний крик,
Баранов двигался поток
По гребню напрямик.

Пред нами плыл библейский вид.
Раскрылись гор хребты.
По разноцветью мшистых плит
Баранов шли гурты.

Исчезло солнце. Дождь и мгла,
Сползавшая в обрыв…
Чадра туманная легла,
Закрыв черты горы.

Но вдруг костер пахнул дымком,
Углей алмазный звон,
И вот баран уж под ножом,
Уже без шкуры он.

Вино из бочек, смол густей,
С колхозного двора.
Так угощай, чабан, гостей —
Далеко до утра!

Ты угощал героев в час
Великих грозных сеч —
Как друг встречаешь ныне нас
На древнем месте встреч.

И шашлыки кипят вокруг,
Трещит углей оскал,
И губы ветра сдули вдруг
Туман с кремнистых скал.

И кажется, что с чабаном
Любой из нас давно знаком.

Ходила чаша вкруг стола,
Хоть не было стола,
Но в честь товарищей хвала
По кругу шла и шла.

Вновь солнце нам улыбку шлет,
Светя на весь простор,
Мы жили, как один народ
Кировабадских гор.

И нам казалось, что мы все —
Чабана сыновья,
А день сверкал во всей красе —
Тебе, моя земля!

Уж звезд сплетались письмена
Над темнотой горы.
Земля, как друг, вручает нам
Осенние дары!

Расцветают фиалки на синем Дунае в апреле,
Пахнет ивовой зеленью, глиной весенних дорог.
Где-то песня звучит, и высоко взлетают качели,
На головке у девушки венской цветущий венок.

А сквозь дымку синеют зазубрины леса, и Вена,
В иглах стрельчатых башен, намечена тушью слегка.
Шпиль святого Стефана вдали проступает мгновенно,
И плывут, розовеют, клубятся над ним облака.

Я бродил по холмам и, в глуши пробираясь древесной,
На простом постаменте солдатское имя прочел:
«Петрас Дауба».
Кто он? Литовский ли пахарь безвестный,
Со свободой и правдой в австрийскую землю пришел?

Или жил в Шауляе, служил подмастерьем-рабочим?
Иль на озере вырос парнишка в рыбацкой семье,
Коренаст, как зеленый дубок, и смекалист, и прочен?..
Ранним утром он пал или под вечер, в сумрачной тьме?

В бликах пламени пенились синие волны Дуная.
А за Пратером плавилась вражеских танков броня.
Умирал пехотинец, родные края вспоминая,
Погибал, как корабль, в урагане сплошного огня.

Вот подходит работница и на могилу чужую
Молча сыплет фиалки и молча поникла в тоске.
И на грустную женщину с грустным участьем гляжу я
Что напомнит ей имя на этой могильной доске?

Долго, долго стоит и молчит эта женщина, сгорбясь.
Все в морщинах лицо под косынкою бедной цветной.
Неизвестная, скромная мать — изваяние скорби —
Над солдатской могилой, над нежной дунайской весной.

«Я не знаю, кем был он. Но здесь, у родного Дуная,
В тихом венском лесу, в аромате зеленых ветвей,
На могиле его я своих сыновей вспоминаю,
Двух погибших в концлагере милых моих сыновей.

Он пришел из далекой страны, где рождаются зори,
Был отважен, и весел, и юн, как мои сыновья.
И когда я к нему приношу материнское горе, —
Я уже не одна, и кручина светлеет моя».

«Не одна, слышишь, мать, не бедна одинокая старость,
Нет забвения павшим за правду в великой борьбе.
Видишь, мать, как весна на Дунае твоем разблисталась
Это родина наша привет посылает тебе».

Весь этот край я вижу, как во сне.
Здесь Пушкин жил, изгнанник и отшельник.
Играет луч на бронзовой сосне,
Качается под ветром старый ельник.
Как будто с той поры и сивый мох
И папоротник сохраниться мог.

Ветвистых лип аллея протянулась:
Здесь проходил изгнанник столько раз,
Здесь Анна Керн впервые улыбнулась,
Заметив блеск его влюбленных глаз, —
Недолго длилось чудное мгновенье,
Но вечным остается вдохновенье.