Антология - Советская поэзия. Том первый

О, если бы писали мы
О том лишь, что доподлинно известно, —
Подумайте, о трезвые умы,
Как было бы читать неинтересно!

Не думал бы Колумб, что Индии достиг,
И Данте не изобразил бы ада,
И множества других докладов, песен, книг
Была бы недоступна нам услада.

Пойду — у папы римского спрошу:
— В непогрешимости удобный догмат
Вы верите еще? —
И точно опишу,
Как губы папы
От улыбки
Дрогнут.

Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем, то есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус {238} 238 Эребус — действующий вулкан в Антарктике. , венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!

— О счастье песню я пою, —
Ты говоришь, поэт.
А где источник песни той,
Ты думал или нет?

Любил ли ты когда-нибудь
Всем сердцем, не шутя?
Держал ли нежно ты в руках
Любимое дитя?

Запечатлел ли ты в стихе
Святое слово «мать»
И детство, что нельзя никак
У памяти отнять?

Делил ли горе ты с людьми,
Когда оно пришло?
И в день, для всех счастливый, ты
Нашел в словах тепло?

Скажи нам: верил ли ты в жизнь,
Когда страдал народ,
И пел ли с верой той ему
В часы его невзгод?

Жива в народе счастья песнь!
Ту песню слышал ты?
А если слышал — понял, где
Источник красоты?

Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи!
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди.

И с налета, с поворота
По цепи врагов густой
Застрочит из пулемета
Пулеметчик молодой.

Эх, тачанка-ростовчанка,
Наша гордость и краса,
Конармейская тачанка,
Все четыре колеса!

Эх, за Волгой и за Доном
Мчался степью золотой
Загорелый, запыленный
Пулеметчик молодой.

И неслась неудержимо
С гривой рыжего коня
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.

Эх, тачанка-киевлянка,
Наша гордость и краса,
Комсомольская тачанка,
Все четыре колеса!

По земле грохочут танки,
Самолеты петли вьют,
О буденновской тачанке
В небе летчики поют.

И врагу поныне снится
Дождь, свинцовый и густой,
Боевая колесница,
Пулеметчик молодой.

Эх, тачанка-полтавчанка,
Наша гордость и краса.
Пулеметная тачанка,
Все четыре колеса!

Едва успевает погаснуть закат —
По гнездам устроиться птицы спешат,
Все твари летят, и ползут, и бегут
В заветное логово, норку, закут;
Скиталец, затерянный в темных ночах, —
И тот вспоминает родимый очаг.
А ты? Под какою ты кровлей живешь?
Мороз… Пробирает бездомного дрожь,
В богатых палатах не знает забот
Счастливое племя госпож и господ,
Всю ночь веселятся ханум {242} 242 Стр. 601. Ханум — почтительное обращение к женщине на Востоке, означающее «госпожа». и ага {243} 243 Ага — богатый землевладелец. , —
О каждом печется, как нянька, слуга.
А ты, если зимняя ночь впереди,
По улицам грязным скитайся, броди,
Проси, замерзающий, слез не таи, —
Подаст запоздалый гуляка шаи.
Настойчив твой странно внимательный взгляд
Глаза твои грустью голодной горят.
Как пламя, нутро твое голод печет,
Как ветер, по улицам гонит, влечет.
Обветрен, обуглен голодной тоской,
Ты — пепел от конченой жизни людской.
Ты молишь, — но мимо идут господа.
В их памяти ты не оставишь следа, —
Скорее растрогаешь камни, кремни,
Чем эти сердца, — недоступны они!
Упившийся песенной сладостью слух
Ко всякому неблагозвучию глух,
Бездомный! Тебя не всевидящий рок,
А шах на печальную долю обрек:
Ты хлеба просил, о насущном скорбя, —
Он шляпу-панаму надел на тебя.

О, разве рождаются люди на свет
Для нищенской доли? Клянусь тебе, нет!
Но тысячи бурь пронеслись над тобой,
Над низко склоненной твоей головой.
Есть родина, парий нагой, у тебя,
Родная земля под ногой у тебя.
И все, что угодно, на родине есть,
И трудно все блага ее перечесть.
И масло, и мед, и шербет, и вино
Кому-то здесь вдоволь вкушать суждено.
Но ты мимолетной отрады не знал
В родимом краю, беззащитен и мал;
Босой, ты в тоске одичал и зачах,
Вся в дырках аба у тебя на плечах,
В заплатах штаны и сума за спиной, —
Панамой увенчан, стоишь предо мной.
Потеха! Смеяться иль плакать, скажи,
Над этим мучительным символом лжи?
«Культура!» — народу твердят своему
И жертвуют бары: цилиндр да суму.
Но я, твой народ униженный любя,
Назвать не хочу одиноким тебя.
Откройся! Молчанье прервать не пора ль?
В молчанье становится горше печаль,
И тайные горести душу долбят,
Как ржавчина, как разъедающий яд.
Век можешь рассказывать — только б начать
Сломать бы однажды молчанья печать.
И сотни рассказов один за другим
Польются, рожденные горем твоим.

Лишенные крова, придите ко мне,
Услышав родного, придите ко мне!
Всем хватит убежища в сердце моем,
Всем будет приют у меня под крылом…
Я разве для вас иноземец? О нет!
«Ага» называть меня тоже не след,
Без страха рассказывай, душу деля, —
Как если бы уши имела земля.
Так слушать я мог бы всю ночь до зари,
Как слышит земля…
Говори! Говори!

Вечереет.
Над ущельем,
над скопленьем грозной мглы
Как орел, я опустился
на крутой уступ скалы.
Тень моя ползет по склону
всем теням наперекор,
Как душа моя,
открыто каменное сердце гор.
Здесь бы надо человека,
знающего чудеса,
Здесь бы надо живописца,
чтоб не умерла краса;
Позолоченные солнцем поднебесные хребты
И до головокруженья ощущенье высоты.
Бурная река в ущелье
извивается змеей,
Валуны над нею
с просо кажутся величиной;
А пещеры приоткрыли пасть большую,
как у льва.
Над развалинами замка
заугукала сова.
О ущелье!
Если б мысли были так же глубоки
И прозрачно было б сердце,
как вода твоей реки,
Высоко б летала песня —
над горами,
над людьми
И не каждый торопился б
состязаться с Низами {244} 244 Стр. 603–604. Низами Гянджеви (1141–1209) — великий азербайджанский поэт-гуманист. ,
Горы!
Трещина коснулась их высокой седины
Словно вражьими мечами
надвое рассечены.
Не ответите ли, скалы,
прорезающие высь,
Сколько здесь мечей бряцало,
как пожары здесь вились;
Как гранит тысячелетний
дымом пороха пропах,
Как звенящие копыта
затоптали Карабах;
Как, дворец свой бросив,
в горы убежал Ибрагим-хан,
Свил гнездо себе, как коршун,
возле скал Ибрагим-хан.
Не ответите ли, скалы,
вам увидеть привелось,
Сколько пролилось на камни
материнских горьких слез?
Сколько здесь сестер рыдало,
как был горек плач вдовы,
Впрочем, что вам эти слезы,
если каменные вы!
Сколько сбрасывали лучших и отважных со скалы,
Сколько с родиной рассталось
незабвенных Кер-оглы {245} 245 Кёр-оглы — герой одноименного эпоса, распространенного у народов Средней Азии. ?
Сколько горестей храните,
как трава на вас горька,
Сколько крови на граните
накопилось за века?
Сколько воинов бесстрашных
не снесли здесь головы,
Впрочем, что мои вопросы,
если каменные вы.