Антология - Советская поэзия. Том первый

Ведь гений торжество живого
своим запечатлел трудом.
К сердцам причаливает слово
и продолжает путь, как гром.

Лавину напряженье рушит
и потрясает горный склон.
Блажен, кто, вглядываясь в душу,
сквозь тьму провидит ход времен.

И что гнетущей ложью было,
истлело, рухнуло сейчас.
Страна в расцвете новой силы
из праха гордо поднялась.

Но в чистых волнах грязь таится
и с желчью смешана любовь:
Гвадалквивир в огне струится,
там снова льется братьев кровь.

Молчанье Севера над нами,
февраль морозами объят.
И день свое раскинул пламя,
деревья в инее до пят.

Уходит в вечность, плавно тая,
столбом дыханья серый дым.
От солнца радость золотая,
твоя душа живет земным.

Порыв стремительно, и круто,
и властно тянет за собой, —
как будто создан мир в минуту
бессмертной гения строкой.

Ты, этой подчиняясь власти,
охвачен творческим трудом.
Хоть может быть недолгим счастье
до сна в безмолвье снеговом.

Познав природу, вдохновенье,
мир принимая сердцем всем,
ты знаешь, что к борьбе стремленье
и есть бессмертие поэм!

Пора проснуться! Слов слабеет сила,
неволя гасит мысли в голове.
Когда я начал, со щита светила
одна любовь. Теперь их стало две.

И первая — головка золотая,
единственная — вдохновляла стих,
со мною шла во тьме, не угасая,
когда я был отторгнут от живых.

Вторая — жизнь народа, все былое,
грядущее зажгла в моей крови.
Теперь со мной сияние двойное —
родные сестры, близнецы любви.

Одна меняется с моей судьбою,
другой в стихах дано бессмертье мною.

Разъезд,
товарная,
таможня…
И убегает под откос
за будкой железнодорожной
в дыму весеннем абрикос,
еще не зелен,
только розов.

И здесь,
над выдохом свистков,
над жарким вздохом паровозов!
воздушный холод лепестков.
В депо трезвон
и гром починок,
а в решето больших окон
прозрачным золотом тычинок
дымится розовый циклон.

И на извозчичьем дворе
хомут и вожжи на заборе
в густом и нежном серебре,
как утопающие в море.
В депо,
в конюшни
и дома
летит фруктовое цветенье.

И сходят лошади с ума
от легкого прикосновенья.

Зима любви на выручку —
рысак косит,
и — ах! —
московская транжирочка
на легких голубках {170} 170 Стр. 400. … на легких голубках. … — Имеются в виду щегольские санки для двоих.
замоскворецкой волости.

Стеклянный пепел зим
стряхни с косматой полости
и — прямо в магазин.

Французская кондитерша,
скворцам картавя в лад,
приносит,
столик вытерши,
жемчужный шоколад.

И губы в гоголь-моголе,
и говорит сосед:
— Транжирочка,
не много ли? —
И снова
снег
и свет.

А дед кусать привык усы,
он ходит взад-вперед:
иконы,
свечи,
фикусы —
густая дрожь берет.

Он встретил их как водится,
сведя перо бровей,
и машет богородицей
над женихом
и ей.

Короновали сразу их,
идет глухая прочь
над пухом
и лабазами
купеческая ночь.

Меж тем за антресолями
и выстрелы
и тьма:
крутою солью солена
московская зима.

Бескормицей встревоженный
и ходом декабря,
над сивою Остоженкой
вороний продотряд.

Под ватниками курятся
в палатах ледяных
сыпного
и recurrens’а [2] Recurrens — возвратный тиф (лат.).
грязца
и прелый дых.

За стройками амбарными
у фосфорной реки
в снегах чусоснабармами {171} 171 Стр. 402. Чусоснабарм — управление по снабжению армии.
гремят грузовики.

Метелица не ленится
пригреть советский люд,
и по субботам ленинцы
в поленницах поют.

Московская транжирочка,
хрустя крутым снежком,
спешит своим на выручку,
пешком,
пешком,
пешком.

На площади у Губчека
стоит чекист один.
— Освободите купчика,
хороший господин!

Захлопали,
затопали на площади тогда:
— Уже в Константинополе
былые господа.

А там нарпит и дом
ищи;
и каждый день знаком —
каретой «скорой помощи»,
встревоженным звонком,
и кофточками старыми,
и сборами в кино,
случайными татарами,
стучащими в окно.
Вчерашним чаем,
лицами
сквозь папиросный дым,
и…
наконец, милицией
над пузырьком пустым.

Пока владеют формой руки,
пока твой опыт не иссяк,
на яростном гончарном круге
верти вселенной
так
и сяк.
Мир незакончен
и неточен, —
поставь его на пьедестал
и надавай ему пощечин,
чтоб он из глины
мыслью стал.

Ах, уж эти мне дворяне!
Ах, уж эти короли! —
Девочку мою в Руане
осудили
и сожгли.

Эти башни!.. Эти пушки!..
Ах, зачем, зачем, зачем
маленькой
моей простушке
шел
ее железный шлем.

Я был тоже юн и ловок,
тоже не в палатах рос.
Мы пасли бы
с ней коровок,
с ней
возили бы навоз.

Жизнь до самого скончанья
мы бы мирно провели.
К сожаленью,
англичане
козочку
мою сожгли.

Ножничками черными своими
подстригала
ласточка траву
и меня спросила:
— Ваше имя?
Своего
я вам
не назову.

По всему за ней бежал я миру;
не нагнал,
но это — ничего:
полетела
ласточка
к Шекспиру, —
жду,
когда
вернется от него.

Любовью дорожить умейте,
с годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить
Любовь с хорошей песней схожа
а песню не легко сложить.