Людмила Сидорова - Пушкин – Тайная любовь

Похоже, послессылочный Пушкин в Натальиных «дьяволинках» умел находить свою прелесть. И потому в конце концов отказался от намерения вставить свое пристально-осуждающее разглядывание ее «блистательного» облика в свой роман – не стал иронизировать над с симпатией относящемуся к нему человечку. Не зря же Софья Карамзина в письмах намекает на то, что он и до конца жизни испытывал к «графине Наталье» особое чувство, связанное с былым поклонением. В общем, и до самого финала во многих онегинских строфах действуют только «наши», пушкинские. Похоже на то, что «чужие» в его произведениях просто вообще «не ходят».

Как ни путает нас Пушкин с дамскими беретами и уподоблениями своих пассий разным историческим гордячкам и строптивицам, сущностного узнавания главной героини его романа близкими ему людьми все равно было не избежать. Тот же сидящий в крепости Вильгельм Кюхельбекер, дочитывая последнюю онегинскую главу, делает в своем дневнике довольно странную, на первый взгляд, пометку: «Поэт в своей 8 главе похож сам на Татьяну: для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет» [155].

Что ж, Кюхля доподлинно знал о чувствах своего друга и к Бакуниной, и к Жозефине Вельо, в которую и сам был влюблен и за которой помчался даже было с оказией в Европу. Но Жозефины на свете давно нет. Значит, должен был догадаться он, в пушкинском «Онегине» подразумевается единственный живой прототип Татьяны – Екатерина Бакунина.

Небезынтересны в этом плане редко цитируемые по причине якобы «малодостоверности подробностей» воспоминания современницы поэта Надежды Михайловны Еропкиной (1808–1897), которая встречалась с Пушкиным в Москве весной 1830 года, когда тот ходил женихом Натальи Гончаровой. Общеизвестно нежелание Пушкина толковать о своем творчестве в обществе, особенно – с дамами. Его биографы не без оснований сомневаются: стал бы он раскрывать душу перед 22-летней барышней в перерывах между танцами на балах? Но дело в том, что барышня эта в придачу к своей достаточно основательной для ее возраста начитанности – дочь знаменитого человека, спасавшего столицу от пожара при наполеоновском нашествии ее градоначальника, соседка по имению Гончаровых. А также – что для Пушкина еще более интересно – двоюродная сестра его любимого друга Павла Воиновича Нащокина, в доме которого он любил бывать и с обитателями которого общался по-семейному – тепло и нецеремонно.

«Литературный» разговор, о котором Еропкина вспоминает, у нее с поэтом случился не на балу, а на «небольшом» и «скучноватом» (стало быть, без обожаемых девушками ее возраста танцев) вечере. В 1883 году внук 75-летней уже Надежды Михайловны А.С. Сомов под ее диктовку записывает: «…Я пожаловалась Александру Сергеевичу, как трудно читать «Евгения Онегина», который выходит кусочками. Появится продолжение, а начало уже частью забыто. Хочешь перечитать первую часть, а ее не достанешь.

– Увидит Онегин еще раз Таню и какой будет конец? – полюбопытствовала я.

– Я понимаю, что читать «Онегина» отрывками неприятно, и, конечно, здесь моя вина. Но пишу я «Онегина» для себя. Это моя прихоть, мое развлечение.Не следовало печатать до окончания, но такие были обстоятельства… Почему художник может написать картину не для продажи, а для себя и может любоваться ею, когда хочет, а писатель менее свободен в этом отношении? Конечно, Онегин увидится с Таней, но конец, конец…

…Пушкин долго молчал. Неожиданно поднял он голову и, взглянув мне прямо в глаза, быстро и решительно произнес:

– Как бы не хотелось мне этого конца!.. Развязка произойдет или очень скоро, или долго придется ее ждать.Таня и Евгений будут стареть со мною, и я долго не расстанусь с ними. Все зависит от того, женюсь я или нет.Если да, то какая жизнь будет Тане? Молодая жена, сцены ревности. Мало времени бедной Тане придется уделить… А Евгений, наверно, обидится и, пожалуй, назло рассыплется на кусочки… Лучше покончить. Не женюсь я, другое дело…

…Вскоре он женился, уехал в Петербург, и больше я его не видела» [156].

Неправдоподобную аргументацию и сентиментальность в передаче прямой речи поэта следует, конечно, относить к манере, способу выражения мыслей самой престарелой рассказчицы. Для нас важен смысл того, что ей запомнилось в молодости: неразрывная связь судеб самого поэта и героини его романа Татьяны.

Порадовавшее Валентина Семеновича Непомнящего подтверждение собственным его мыслям о том, что «Онегин» есть часть жизни автора – в буквальном смысле» он нашел в переданных через Л. Толстого адресованных кому-то словах поэта: «Знаешь ли, какую штуку удрала моя Татьяна? Она – замуж вышла!» Об этом же свидетельствует для исследователя и признание поэта дочери историографа Екатерине Николаевне Карамзиной-Мещерской в том, что отказ Татьяны Онегину в последней главе романа был и для него самого «неожиданным» [157].

Завершение романа, прощание со своей героиней автор переживает прямо как вынужденное расставание с реальной женщиной – своей любимой, суженой, супругой. Не случайно ведь и эпиграф к вышедшей в свет в январе 1832 года восьмой главе «Евгения Онегина» – строчку «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай» – он позаимствовал в одном из стихотворений байроновского цикла 1816 года, который так и назывался: «Стихи о разводе».

Осенью 1830 года уже помолвленный с Натальей Гончаровой Пушкин засел в Болдине. Добивался руки этой девушки долго и упорно, а теперь, будто чувствуя неладное, начал сомневаться: а надо ли?.. Раздумывать над этим он стал практически сразу после помолвки в так и не законченном отрывке – якобы переводе с французского: «Участь моя решена. Я женюсь, т. е. жертвую независимостию, моей беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством… Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, вздумаю гулять – мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окны низеньких домиков… Обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы – если же Вальтер Скотти Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, – то требую бутылку шампанского во льду – смотрю, как рюмка стынет от холода… Еду в театр – отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза…Вот моя холостая жизнь» . (VIII, 406)

Эти явно бакунинские «черные глаза» и художественное умение как-то по-особому, в собственной манере одеваться – едва ли не единственный признак женщины во всей его апологии холостячества. Да еще – Вальтер Скотт, тоже «апеллирующий» к Бакуниной через молодую англичанку из памятной поэту морской прогулки 1828 года. «Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, – продолжает он описывать свою холостяцкую благодать, – и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся – морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег – My native land, adieu. Подле меня молодую женщину начинает тошнить – это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды – слава Богу, до Кронштата есть для меня занятие…» (VIII, 407)