Лаэрт Добровольский - Стихи о главном

Устав караульный не руша
Под строгим контролем часов.
Протянется долгое «Слу-у-шай!..»
И скрежетом всхлипнет засов.

Я снова у времени оно
Живу в безраздельном плену
И в чреве глухом бастиона
И Бога, и черта кляну.

Рассвета неспешного пылок.
Привет обжигает меня.
Но выстрелит пушка в затылок
Беспечно летящего дня.

Звезда померкла и пропала…
И не заметил звёздный мир
Утраты-звёздам дела мало
До соплеменников.
Эфир

Не потрясён волной тревожной.
Не видно плачущих навзрыд.
И внове, также непреложно
Подспудно зреет новый взрыв.

Лишь смертник, сжатый одиночкой.
Судьбы утративший бразды.
Всё говорит с холодной точкой
Давно угаснувшей звёзды…

Что на судьбу копить обиды…
В сужденьях – только в них! – вольны,
Катят в колясках инвалиды
Давно оконченной войны.

Блестит на солнце никель спицы
И ярким всплеском бьёт в глаза
Ему, которому не спится
Уже который бой назад…

Ушли в предания сраженья.
Но тянет вновь на пересуд
Проклятый вирус пораженья —
Переосмысливанья зуд.

Кто победил, а кто повержен —
Уже и сам не разберёт
Когда-то бывший громовержен
В порыве праведном народ.

Кто в рукопашной первым ранен.
Кто в первый час попал в полон.
Кто первым пал на поле брани
В непримиримости сторон —

О них теперь не понаслышке
Историк – старец и юнец —
Отыщет справки в толстой книжке
Иль в тонком «Деле», наконец.

Былой войны первопроходцы.
На острие слепой стрелы
Их выпускали полководцы
Громить полки чужой страны.

Но те, последние, которым
Война всё шлёт за счётом счёт…
К каким неведомым конторам
Их прикрепили на учёт?!.

Кто Он, последний – саном тронным
При жизни будет окрылён.
Иль канет в жертвенник бездомным
Постперестроечных времён?..

Его судьба – товар на вынос.
Последний памятник волны.
Которой всемогущий Гиннес
Замкнёт историю войны…

Когда-нибудь рассудит нас Фемида
Но тела безобразная хламида
Уже спадёт, как лишний реквизит
В театре, где безвременье сквозит

Прошедших жизней эхом безутешным
И приговора нам не слышать, грешным.
Да если бы его и услыхали —
Понять его смогли бы мы едва ли…

Устойчив сложный почерк
Шаблонов и лекал;
Толпе веселье прочат
Ряды кривых зеркал.

Бьют хохота сполохи
В серебряный проём
И лишь лицо эпохи
Не исказится в нём.

Мы останемся текстом
На грешной Земле —
На кресте, на стене.
На подводной скале —
Мы останемся текстом.

Шевеля плавниками.
Друг к другу прильнём,
И друг друга поймём,
И века обоймём.
Шевеля плавниками.

Возопит птеродактиль
Над долиной речной.
Над пустыней ночной…
Вспомнит запах свечной,
И анапест, и дактиль.

Новолиственным детством
Зародится душа И чиста, и свежа.
Первобытно греша
Новолиственным детством.

Чем дальше от идолов, свергнутых с круч
В немые днепровские воды, —
Тускней и бессильнее солнечный луч
Как символ духовной свободы:

Уже не сыскать на планете угла.
Где, волен воистину, мог бы
Шаман и священник, раввин и мулла
Отринуть замшелые догмы.

Всяк богом своим и пророком своим
Поверит родные приделы.
Но пристально взглянет – и словно над ним
Стволов дальнострельных прицелы…

Под яблочко каждую душу стрелок
Невидимый держит на мушке:
Так в тире, где бьют на пари, под залог —
Не души, не люди – игрушки.

Я так на судьбу положиться хотел.
Но что для неё новый Овен?..
Приметив меня среди крошечных тел.
Сказала: – И этот виновен.

Наступит момент – и под знаком Вины,
Проулками мира кочуя,
В других измереньях, к просторам иным,
К звезде неизвестной взлечу я.

На себя взглянуть издалека.
На себя сегодняшнего, вдруг
Призрачность блокадного пайка
Вспомнить полукружиями губ.

На себя взглянуть со стороны
И услышать сердцем позывной
Вечно нестареюшей страны —
Детства, опалённого войной.

На себя взглянуть из той ночи —
В комнате с зашторенным окном
Ты обогревался у свечи
С мыслями о хлебе об одном.

Помолчать у каменной плиты,
У которой меркнет белый свет.
Чистым снегом – белые цветы.
Чёрной тенью – даль блокадных лет.

Холоден камень… Осенняя тишь
Может ли ранить?
Время, куда ты так быстро летишь.
Мучая память?

Город, припавший к плечу моему —
Друг и товарищ.
Вижу его распростёртым в дыму
Жадных пожарищ.

Слышу отчётливо в сердце своём
Стук метронома.
Общая доля – крещенье огнём
Отчего дома.

Как через щель смотровую в броне
Вижу дороги.
Город единственный, вечен во мне
Голос тревоги.

Нас укрывает от снайперских пуль
Дней уходящих
Памяти вечный и строгий патруль
В дне настоящем.

Горят Бадаевские склады…
Теперь яснее с каждым днём:
И жизнь, и смерть в кольце блокады
Легли меж хлебом и огнём.

Вполнеба зарево. Гуляет
Огня и дыма грозный смерч.
Гудит неистово и знает:
Где он прошёл – всё прах и смерть.

Его не рвись утихомирить.
Не подходи к нему, не тронь!
Он – Властелин, в его крови ведь
Вселенский буйствует Огонь.

Всё злей безжалостные вспышки
Неукротимого огня…
На крыши, чердаки и вышки
Дежурить на исходе дня

Выходит, небо наблюдая,
Ещё без горечи утрат.
Готовность к бою обретая.
Притихший строго Ленинград.

Я пройду у разбитого дома
По остывшим осколкам снаряда.
По листам обгоревшего тома.
Вдоль безрядья гостиного ряда…

Вот он, памятный тот переулок —
Горы наледи в снежных сугробах.
Метроном насторожённо гулок
И на саночках – тело без гроба.

В этом городе храмов и рынков,
Площадей и квартир коммунальных
Дар последний – простая простынка
И заряд на шурфах погребальных.