Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

О, сколько, сколько!.. Вопросишь невольно,
Где все, что было? В глубине Гадеса,
Во свете черном никому не больно,
Ничьи стенанья не имеют веса, —

Кого, по воле темного владыки,
Отпустят в жизнь из царства древней тьмы,
Когда придем по следу Эвридики —
Иль станет так, но обернемся мы?

Не порт, не море, не закон, не вера —
Велеречивый, горестный застой
Царит один как мертвая химера
Над скорбной влагою, над немотой,

Народ без рода, стебель без опоры,
Предпочитающий не знать о том,
Что смерть спешит к нему, как поезд скорый,
И все в нутро свое вберет гуртом.

Сомнений и неверия стезя,
Ведущая во глубину сознанья,
Где никакою силою нельзя
Спастись от косной жажды нежеланья.

Сиротству подражая и вдовству,
Мы записать хотим рукой холодной
Тот сон смешной, что видим наяву,
Сон бесполезный, скучный и бесплодный.

Что станет со страной, среди народов
На Западе блиставшей, как маяк,
С когортой рыцарей и мореходов,
Вздымавших гордо португальский флаг?..

(О шепот! Вечер, ночь уже почти —
Сдержи слова ненужной укоризны;
Спокойствием страданье сократи
В огромном сердце гибнущей отчизны.

О шепот! Мы неизлечимы. Ныне
Нас пробудить бы, мнится, только мог
Вихрь той земли, где посреди пустыни,
У бездны на краю, почиет Бог.

Молчишь? Не говоришь? Ужель полезней
В себе лелеять слишком горький опыт,
О родина! Как долго ты в болезни —
И спать-то не умеешь. Жалкий шепот!)

О день, в тумане будущего скрытый:
Король воскресший твердою рукой
Спасет народ, и осенит защитой —
Взаправду ль Бог назначил день такой?

День очищенья от греха и срама —
Когда прийти назначено тебе,
Исполнить долг, разверзнуть двери храма,
Затмить глаза блистающей Судьбе?

Когда же, к Португалии взывая,
К душе-пустыне, дальний голос твой
Прошелестит, как благостная вайя
Над влагою оазиса живой?

Когда тоска, дойдя до крайней грани,
Увидит в час перед рассветом, как
Возникнут очертания в тумане,
Что ныне сердцу грезятся сквозь мрак?

Когда? Движенья нет. Меланхоличный
Черед часов: душа привыкла к яду
Ночной досады, вечной и обычной,
А день способен лишь продлить досаду.

Кто, родина, расправился с тобой,
Отравленною сделал и недужной,
Кто жалкой наделил тебя судьбой,
Прельщая пищей — сытной, но ненужной?

Кто вновь и вновь тебе внушает сны?
Кто вновь и вновь тебя могилой манит?
Твои ладони слишком холодны.
О, что с тобою, в жизнь влюбленной, станет?

Да, ты жива, да, длится бытие, —
Но жизнь твоя — лишь сонные мгновенья…
Все существо облечено твое
Позорною хламидою забвенья.

Спи — навсегда. Знай, греза голубая
Хотя бы не спалит тебя дотла —
Как сон безумный, что любовь любая
К тебе, о родина, — всегда мала.

Спи безмятежно, — я с тобой усну,
Волнениям подведены итоги;
Ты, у надежды не томясь в плену,
Не будешь знать ни жажды, ни тревоги.

Спи, и судьбы с тобой единой ради
Пребудут отпрыски твоей семьи
В таком же сне, и в нищенской отраде —
Обнять стопы любимые твои.

Спи, родина, — никчемна и ничтожна,
А коль узришь во сне надежды свет,
Знай, все — не нужно, ибо невозможно,
И цели никакой в грядущем нет.

Спи, кончен вечер, наступает ночь,
Спи, — ненадежный мир смежает веки,
Предсмертным взором отсылая прочь
Все, с чем теперь прощается навеки.

Спи, ибо все кончается с тобой.
Ты вечной жизни жаждала во славе
Пред этой пустотою голубой —
Быть вечным вымыслом? О, спи, ты вправе

Исчезнуть, не внимая ничему;
Для праздных душ в мечтаньях мало проку;
Вечерний час уводит нас во тьму
Навстречу ветру, холоду и року —

Так, лику смерти противостоя,
Взглянув во мрак, что мир вечерний кроет,
Промолвил римский император: «Я
Был всем, однако быть ничем — не стоит» [23] Omnia fui, nohol expedit. Император Север .

Душа больна, — и пусть не столь жестоко
Хворать и выздоравливать в бреду, —
Я погружаюсь в опий и бреду
Искать Восток к востоку от Востока.

Я много дней страдаю на борту
От боли головной и от горячки,
И сил, чтоб выносить мученья качки,
Должно быть, никогда не обрету.

Презрев устав космического круга,
По шрамам золотым свой путь продлив,
Я грежу, что в приливе есть отлив
И наслажденье — в ганглиях недуга…

Но механизм несчастия таков,
Что вал не совершает оборотов, —
И я плыву меж смутных эшафотов
В саду, где все цветы — без черенков.

Вхожу, на произвол судьбы оставлен,
В сплетенный сердцем кружевной узор,
Мне чудится: в моей руке топор,
Которым был Предтеча обезглавлен.

Я, заточенный, сызнова плачу
За все, что прежде натворим предки.
Мои больные нервы — в тесной клетке,
Я в опий, словно в ямину, лечу.

На зов его, не говоря ни слова,
В прозрачные спускаюсь погреба,
И вот луна восходит, как Судьба,
И ночь алмазами искрится снова.

А наш корабль сегодня, как вчера,
Плетется по Суэцкому каналу,
И жизнь моя на нем течет помалу,
Тягучая, как камфара с утра.

Я зову дней растраченных не внемлю
И утомлен, меня берет тоска —
Она во мне, как жесткая рука,
Что душит, но не даст упасть на землю.

Я в захолустье португальском жил
И познавал природу человечью,
Я с детства овладел английской речью
И упражняюсь в ней по мере сил.

Приятно было бы порой в «Меркюре» [24] «Меркюр» — парижский журнал.
Стихи свои увидеть иль рассказ —
Мы все плывем, и я грущу подчас,
Что до сих пор не видел даже бури!

Тоскливо дни проходят на плаву,
Хотя порой со мной ведут беседы
Какие-то британцы, немцы, шведы —
Я болен тем, что до сих пор живу.

И я смотрю уже как на причуду
На путь в Китай и прочие края:
Ведь есть один лишь способ бытия,
А мир и мал, и очень сер повсюду.

И только опий помогает мне
От жизни, — вязкой скуки и болезни;
Я в подсознаньи прячусь, в утлой бездне.
Как блекнет все, что не внутри, а вне!

Курю. Томлюсь. Чем далее к востоку —
Тем ближе запад, и наоборот.
Коль скоро Индия во мне живет,
То в Индии реальной много ль проку?