Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Интересно мне
жить.
Любопытно!

Катька,
Катышок,
Катюха –
тоненькие пальчики.
Слушай,
человек-два-уха,
излиянья
папины.
Я хочу,
чтобы тебе
не казалось тайной,
почему отец
теперь
стал
сентиментальным.
Чтобы все ты поняла –
не сейчас,
так позже.

У тебя
свои дела
и свои
заботы.
Занята ты долгий день
сном,
едою,
санками.
Там у вас,
в стране детей,
происходит
всякое.
Там у вас,
в стране детей –
мощной
и внушительной, –
много всяческих затей,
много разных жителей.
Есть такие –
отойди
и постой в сторонке.
Есть у вас
свои вожди
и свои пророки.
Есть –
совсем как у больших –
ябеды
и нытики…
Парк
бесчисленных машин
выстроен по нитке.
Происходят там и тут
обсужденья
грозные:
«Что
на третье
дадут:
компот
или мороженое?»
«Что нарисовал сосед?»
«Елку где поставят?..»
Хорошо, что вам
газет –
взрослых –
не читают!..
Смотрите,
остановясь,
на крутую радугу…
Хорошо,
что не для вас
нервный
голос
радио!
Ожиданье новостей
страшных
и громадных…
Там у вас,
в стране детей,
жизнь идет
нормально.
Там –
ни слова про войну.
Там о ней –
ни слуха…

Я хочу
в твою страну,
человек-два-уха!
СЕРДЦЕ

Я засыпал усердно
в преддверии
зари.
Вдруг
постучало сердце.
Негромко.
Изнутри.
И с самого начала
притронулось
к плечу:
«Я тридцать лет
молчало.
Поговорить хочу…
Пересыхает лето.
Дожди приходят
редко…
Твоя
грудная
клетка
тонка,
а все же – клетка!
Она
кромешней ночи,
меня теснит
она!
Я
вечно
в одиночке.
А в чем
моя
вина?
Ворочаюсь,
живое,
подсчитываю
дни.
Пусти меня
на волю!
Клетку
распахни!
Себе я крылья
выращу
и все сумею
вынести…»

Стучится сердце:
«Выпусти!!!»
А как его я
выпущу?

Ежедневное чудо –
не чудо.
Ежедневное горе –
не горе.
Настоящее горе
другое.
И о нем говорить
не хочу я.
Ежедневные блестки –
как ветошь.
Ежедневная ноша
не давит.
В ежедневные слезы
не веришь.
Не тревожит.
Надоедает.
Лжет язык
в ежедневном застолье.
Бесконечные вопли
писклявы.
Постоянные вздохи –
не вздохи.
Ежедневные клятвы –
не клятвы.
Ежедневная ссора –
не ссора…
Но, над спелой росой
нависая,
вдруг встает
ежедневное солнце.
Ошарашивая.
Потрясая.
Ежедневной земли
не убудет…
И шепчу я,
охрипнув от песен:
пусть любовь
ежедневною
будет.
Ежедневной, как хлеб.
Если есть он.

– Отдать тебе любовь?
– Отдай…
– Она в грязи…
– Отдай в грязи.
– Я погадать хочу…
– Гадай.
– Еще хочу спросить…
– Спроси.
– Допустим, постучусь…
– Впущу.
– Допустим, позову…
– Пойду.
– А если там беда?
– В беду.
– А если обману?
– Прощу.
– «Спой!» – прикажу тебе…
– Спою.
– Запри для друга дверь…
– Запру.
– Скажу тебе: убей!
– Убью.
– Скажу тебе: умри!
– Умру.
– А если захлебнусь?
– Спасу.
– А если будет боль?
– Стерплю.
– А если вдруг стена?
– Снесу.
– А если узел?
– Разрублю!
– А если сто узлов?
– И сто.
– Любовь тебе отдать?
– Любовь.
– Не будет этого!
– За что?!
– За то, что не люблю рабов.

Бастует Лувр,
стальные двери стиснув.
Бастует мир карманников
и сыщиков.
Бастуют звезды
дорогих стриптизов
и продавцы
дешевых магазинчиков.
Бастуют кони.
Ипподром пустует.
Бастует банк
и центрифуги прачечных.
Рад гимназист:
учителя бастуют!
Угрюм пижон:
пропал бензин в заправочных…
В крутых цехах
темно бастуют тигли.
Над министерством
флаг повис
расслабленно.
Бастуют почтальоны,
и притихли
в подвалах почт
любовные послания.
Метро бастует,
сжавшись недоверчиво.
На тротуарах мусора –
навалом!
Бастует солнце.
Дождь
заладил с вечера –
перемывает косточки бульварам.
Лежат листовок слипшиеся патлы…

…Работает
особая полиция.
Работают кафе,
кинотеатры,
бармены,
проститутки
и политики.

Если позволите
или попросите,
я расскажу вам
о Старом Дели…
Спали на площади,
спали на площади
люди –
не люди.
Тени –
не тени…
Мы
сквозь лежащих
шагали дылдами.
Шли, как реклама,
среди отекших.
Площадь храпела,
укрывшись дырами
бывших заплат,
невозможных одежек…
В небе луна
караваем хлеба, –
висела.
Мы не глядели
ни вправо, ни влево,
воздух заглатывая
от потрясенья.
Каменный крик
колотился в горле.
Мы, опустив потрясенные головы,
шли через реку
рванья и горя.
Вброд
через реку надежд
и голода.
Мы перешагивали,
переступали
через дыханья и сновиденья…
Чуть копошилась
гигантская спальня –
площадь у ратуши
в Старом Дели.
Мне ее за год
не перейти.
Груз этой площади
давит
тяжко…
Вот.
…А теперь ты
встань и прочти
здесь
что-нибудь о цветах
и пташках.

Мы стоим перед Кижским собором
одни.
Мы стоим,
пересчитывая купола.
И не верим еще,
что прекрасны они
тою силой,
что их воедино свела.
Богатырское племя.
Дружина.
Семья.
Им –
земля тесновата.
И небо –
мало…

Мне везло
на дороги.
Но больше
везло
на друзей настоящих,
И ежели я
проиграю
с какой-нибудь пулею
спор,
упаду
на ладонь потемневшей травы,
встанут
други мои.
Будто Кижский собор.
Над могилой склонив
двадцать две головы.

Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Где прилипает к пальцам
хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» –
реже, чем «война».
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография –
на две строки.
И в каждой строчке
холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
губы и глаза,
где обмануть нельзя,
смолчать нельзя.
Измены –
даже мысленно –
страшны.
А звездам в небе
тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.

Не возвращаться б
к той черте,
когда
становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
про него.