Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Люди ли так захотели,
вздумалось ли февралю —
только заносят метели
всё, что я в жизни люблю.

Только шагни за ворота —
вот они, белые, тут!
Плакать и то неохота,
так они чисто метут.

Что ж ты не взглянешь открыто?
Что уж, таи, не таи, —
белыми нитками шиты
тайны мои и твои.

Только-только утихнут морозы —
зеленеют за Волгой леса,
и в тюльпанах, как девичьи слезы,
засверкает степная роса.

Мне недолго за Волгу собраться,
чтобы вешних тюльпанов нарвать
и по-нашему, по-волгоградски,
их лазоревым цветом назвать.

Люди спросят – я им не отвечу,
почему я над степью брожу.
Если ты попадешься навстречу,
и тебе ничего не скажу.

Самому бы пора догадаться,
для кого собираю цветы.
Как люблю я тебя, волгоградца…
Неужели не чувствуешь ты?..

Я знаю мнения иные
литературных королей,
что мы, поэты областные, —
актёры для вторых ролей.

Что дело самое простое —
быть первым там, где я живу.
Что, коль поэт чего-то стоит,
он всё равно сбежит в Москву.

Москву ни вздохом не унижу.
Мы все ей с юности верны.
Москва, она в разлуке ближе.
Да и видней – со стороны.

…Спасибо, город мой, на этом,
что ты не слушаешь молвы
и веришь мне, как тем поэтам
героя-города Москвы.

Во всех ролях меня пытаешь
и от меня всё больше ждёшь,
чего я стою – не считаешь
и никому не отдаёшь.

Ты мне – награда и заданье,
мой партбилет, мой зов: «В ружье!»
Моё последнее свиданье.
Мой хлеб. И Болдино моё.

Не сердце болит с непогоды.
Не старость – не радость. Вранье!
То давит страшнее, чем годы,
Ненужная верность ее.

Ах, бабье лето – слёзы на полсвета!
И горько хорошеют зеленя…
Я не хочу, чтоб всё прошло, как лето.
Но кто об этом спрашивал меня?

И первый снег хозяйничает снова.
И снегу не противится трава.
А вот из песни выкинули слово,
а песня эта, всё-таки, жива.

Так что гадать – что не было, что было,
надеяться – мол, было, так пройдёт,
когда о том, что я тебя любила,
на всю Россию Зыкина поёт!

Горит на земле Волгограда
Вечный огонь солдатский —
вечная слава тех,
кем фашизм,
покоривший Европу,
был остановлен здесь.

В суровые годы битвы
здесь насмерть стояли люди —
товарищи и ровесники
твоего отца.

Они здесь стояли насмерть!
И были средь них солдаты —
мальчишки в серых шинелях
со звёздами на ушанках,
простые наши мальчишки —
немного старше, чем ты.

К нам приезжают люди —
жители всей планеты —
мужеству их поклониться,
у их могил помолчать.

И пусть люди мира видят:
мы помним и любим погибших!
И пусть люди мира знают:
Вечный огонь Волгограда
не может померкнуть, пока
живёт на земле волгоградской
хотя бы один мальчишка!

Запомни эти мгновенья!
И если ты встретишь в жизни
трудную минуту,
увидишь друга в беде,
или врага на пути, —
вспомни, что ты
не просто мальчик,
ты – волгоградский мальчишка,
сын солдата,
сын Сталинграда,
капля его Бессмертия,
искра его Огня.

Наступает прохлада,
тени стали длинней,
и огни Волгограда
из-за Волги видней.

Травы клонятся в росах,
замирают гудки,
а на косах и плёсах —
рыбаки, рыбаки.

Берег в пёстром наряде
рыбацких рубах:
ведь у нас, в Волгограде,
каждый третий – рыбак.

Это – лунные ночи,
это – море ухи!
И уж хочешь не хочешь,
а напишешь стихи…

Две звезды над дорогой,
две степные зари.
Подойди и потрогай
и друзьям подари.

Чтоб за долы и море
и в чужие края
волгоградские зори
увозили друзья.

Ночь всё тише и тише,
даже ветер молчит.
Неужели не слышишь, —
сердце Волги стучит!

Ничего мне не надо —
лишь бы песню о ней!
А огни Волгограда
всё видней,
всё родней.

Под окном – сугробище горою.
Вьюга завывает у окна.
Даже и не верится порою,
что вернётся, всё-таки, весна!

Кажется – и зимушка бескрайна,
и навеки ветер ледяной.
Я тогда прислушиваюсь тайно
к тихим разговорам за стеной.

Там, бока по очереди грея,
замирая, шёпотом почти,
дед и внук сидят у батареи
и мечтают спиннинг завести.

Звезда бледней перед рассветом,
тусклее лампочка в окне.
Опять не сходится с ответом
задача, заданная мне.

В задаче той, простой и давней,
всё так же вертится Земля,
и той же тропкой,
дальней-дальней,
идут мои учителя.

Идут всё так же – отречённо.
И всю-то жизнь путём одним
ведут мальчишек и девчонок,
не подчиняющихся им.

Идут в погоду-непогоду,
по марту и по декабрю.
И я сквозь прожитые годы
на них всё пристальней смотрю.

И знаю многое теперь я,
и понимаю, что к чему.
Но где они берут терпенье, —
и до сих пор я не пойму.

Я снова думаю об этом,
и до рассвета – свет в окне.
Но всё не сходится с ответом
задача, заданная мне.

А возле школ толпятся дети,
роняют листья тополя.
И те же —
лучшие на свете —
идут мои учителя.

Ты за позднее слово
меня не вини:
было слово готово
в юбилейные дни.

Да ведь знаешь – работа:
где к трибуне суют,
а где крикнуть охота,
там сказать не дают.

Не с обиды я, право,
не с худого житья,
«Волгоградская правда»,
дорогая моя!

Коль ошиблась я в чем-то,
зла в душе не таи.
Мы с тобою сочтемся —
мы же люди свои…

Вижу, в прошлое глядя, —
пыль, ветрище, жара.
У меня в Сталинграде —
ни кола, ни двора;

никому не нужна я,
перед всеми в долгу,
и никто-то не знает,
что я в жизни могу.

Но тревожно и сладко
в той далекой весне
раньше всех, «Волгоградка»,
ты поверила мне.