Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Хочешь знать, Пономаренко,
что сказал о нас народ?
– Без тебя он обойдется.
А без Волги – пропадет!

Люди скажут – как завяжут!
Я и в радость, и в беду
без кого угодно – выживу!
Без Волги – пропаду.

Заиграй, Пономаренко,
на ее крутой волне.
Заиграй такую песню,
чтоб мурашки по спине.

Чтоб неслась от Волгограда,
облетела полземли!
Чтоб не с горя, а от песни
слезы к горлу подошли.

Степь вольными травами дышит.
Рассвет подступает к окну.
Проснись раньше всех!
И услышишь:
поют соловьи на Дону.

Услышишь, как шепчется ветер,
о чем-то своем говоря.
Проснись раньше всех!
И заметишь:
встает из-за Дона заря.

И первую чайку над Доном,
и первые росы в степи,
и донник на склоне зеленом
заметь, не забудь, не проспи.

Потом заторопятся двери,
над лагерем горн запоет.
Но ты теперь знаешь и веришь:
тот счастлив, кто рано встает,

кто вольными травами дышит,
подслушивает тишину
и кто самый первый услышит:
поют соловьи на Дону.

Бывают в жизни глупые обиды:
не спишь из-за какой-то чепухи.
Ко мне пришел довольно скромный с виду
парнишка, сочиняющий стихи.

Он мне сказал, должно быть, для порядка,
что глубока поэзия моя.
И тут же резво вытащил тетрадку —
свои стихи о сути бытия.

Его рука рубила воздух резко,
дрожал басок, срываясь на верхах.
Но, кроме расторопности и треска,
я ничего не видела в стихах.

В ответ парнишка, позабыв при этом,
как «глубока» поэзия моя,
сказал, что много развелось поэтов,
и настоящих, и таких, как я.

Он мне сказал, —
хоть верьте, хоть не верьте, —
что весь мой труд —
артель «Напрасный труд»,
а строчки не дотянут до бессмертья,
на полпути к бессмертию умрут.

…Мы все бываем в юности жестоки,
изруганные кем-то в первый раз.
Но пусть неумирающие строки
большое Время выберет без нас.

А для меня гораздо больше значит,
когда, над строчкой голову склоня,
хоть кто-то вздрогнет,
кто-нибудь заплачет
и кто-то скажет:
– Это про меня.

Вьется, вьется поземка,
завевает простор.
И тревожно, негромко
подпевает мотор.
И опять от порога,
от родного двора
убегает дорога —
кладовая добра.

Это дело такое —
ночь в пути коротать.
Это дело мужское —
о дорогах мечтать.
Чтоб жена у порога
ночь ждала – не спала,
убегает дорога —
кладовая тепла.

Ваши добрые руки
в эту ночь на руле.
Ваши полные рюмки
в эту ночь на столе.
Но опять от порога,
зови ни зови,
убегает дорога —
кладовая любви.

То ли буря, то ли вьюга
снегу в косы намела…
– Ну, подруга!
– Что, подруга?
Вся ли молодость ушла?

Вся ли в поле рожь поспела?
Ежевика отцвела?
Все ли песни перепела?
Все ли слезы пролила?

…То ли просто помолчала,
то ль чего подождала.
Кабы мне начать сначала,
я бы так же начала.

Так же до свету вставала,
те же делала дела,
то же пела, что певала,
тех же деток родила.

Наша песня – наши дети.
Им – и петь, и видеть вновь:
сколько песен есть на свете,
и все песни – про любовь!

От нее себя не спрячешь,
не уйдешь в густую рожь.
…А всех слез не переплачешь.
И всех песен не споешь.

Рябина! Чья же ты судьбина?
В кого красна и высока?
Увидишь, выдохнешь:
– Рябина…
Не сразу вспомнишь, как горька.

Уже и речка леденеет.
И снег не в шутку собрался.
Одна рябина, знай, краснеет,
знай, красит темные леса.

И все кого-то согревает,
кому-то издали горит.
А то, что горько ей бывает,
про то она не говорит.

В свой срок – не поздно и не рано —
придет зима, замрет земля.
И ты к Мамаеву кургану
придешь второго февраля.

И там, у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло метели белой
положишь красные цветы.

И словно в первый раз заметишь,
каким он был, их ратный путь!
Февраль, февраль, солдатский месяц —
пурга в лицо, снега по грудь.

Сто зим пройдет. И сто метелиц.
А мы пред ними всё в долгу.
Февраль, февраль. Солдатский месяц.
Горят гвоздики на снегу.

На кургане, гремевшем боями,
не отдавшем своей высоты,
блиндажи поросли ковылями,
разрослись по траншеям цветы.

Бродит женщина берегом Волги.
И на том, дорогом, берегу
не цветы собирает – осколки,
замирая на каждом шагу.

Остановится, голову склонит
и над каждым осколком вздохнет,
и подержит его на ладони,
и песок не спеша отряхнет.

Вспоминает ли юность былую,
вновь ли видит ушедшего в бой…
Поднимает осколок. Целует.
И навеки уносит с собой.

Всего-то горя – бабья доля!
…А из вагонного окна:
сосна в снегу, былинка в поле,
берёза белая – одна.

Одна тропинка – повернулась,
ушла за дальнее село…
С чего вдруг так легко вздохнулось?
Ведь так дышалось тяжело!

Уж не с того ли, не с того ли,
что вот из этого окна —
трудна, горька, а вся видна,
как на ладони, бабья доля…

Сосна в снегу, былинка в поле.
Не я одна!
Не я одна.

Вот и август уже за плечами.
Стынет Волга. Свежеют ветра.
Это тихой и светлой печали,
это наших раздумий пора.

Август.
Озими чистые всходы
и садов наливные цвета…
Вдруг впервые
почувствуешь годы
и решаешь, что жизнь прожита.

Август.
С нами прощаются птицы.
Но ведь кто-то придумал не зря,
что за августом в окна стучится
золотая пора сентября.

С ярким празднеством
бабьего лета,
с неотступною верой в груди
в то, что лучшая песня не спета
и что жизнь всё равно впереди