Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Закрыв глаза, смотрю: в глуши
Лесной, скользя по краю ската,
Прозрачной палкой ворошит
Полдневный луч — валежник сыроватый;

Не слыша — слышу: комариный гуд,
Шмеля тяжелое гуденье
И знаю — встать пора, и не могу
Расстаться с полудремным бденьем.

Потом, заслуженный упрек
Сглотнув, прикрывшись шуткой неудачной,
Себе в разбитый черепок
Налить нектар — душистый и прозрачный.

4

Русалки в синем море не живут
(Там — иностранные сирены),
И водяные ночью не всплывут
Над океанской горькой пеной.

Им нужно, чтобы каждый год
Они могли дремать, прикрывшись илом,
Чтоб рек тяжеловесный ход
Зима на долгий срок остановила,

Чтоб в полночь мог усатый водяной
Задать тебе такого страху,
Что скажешь ты невольно: «Боже мой,
Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

И я б хотел — в последний срок,
Когда все станет скучно или поздно,
Чтобы меня на бережок
Реки снесли под полог ночи звездной.

В последний раз я посмотрю кругом,
Услышу плещущую воду,
Перекрещусь трехперстно и потом
Безропотно уйду в природу.

Я никогда в Сибири не был,
Донских степей я тоже не видал
И даже в иностранном небе
На самолете вовсе не летал.

Того, чем я живу еще доселе,
Что мне дороже всех скорбей,
Увы, нет и следа на самом деле
В пустынной памяти моей.

Да, все, во что я крепко верил,
Ушами слышал, кожей осязал,
Чем насладиться в полной мере
Успели жадные мои глаза,

Все создано моим воображеньем
И тем огромным и простым,
Что я зову с невольным восхищеньем
Вторым дыханием моим.

И что бы жизнь ни говорила,
В какие б страны плакать ни звала,
Любовь свой выбор совершила
И по-иному сделать не могла.

Я все прощу — и то, что непонятно,
И что темно, и что враждебно мне.
Я все отдам — свободу, доблесть, счастье
Огромное наследие отцов.

Не затрудню тебя корыстной просьбой,
Усталый, отдыха не попрошу.
В твою судьбу моей упорной веры
Я никогда не изменю.

«— Когда же ты забудешь о себе?
Мне твоего прощения не надо.
Я есть и буду. Я твоя страна,
Твое единственное сердце».

Жизнь — грузный крестец битюга,
Разве подымешь в галоп?
Бьет, надвигаясь, пурга
В запрокинутый лоб.

Ветер — и падающий всхлип —
Земля — оледеневшее дно.
Не поднять подкованных глыб —
Все четыре на груди одной.

И небо — перекошенная боль,
И пустые глаза злы.
Режет снежная соль
Перекрученных рук узлы.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Нам отдано на память
Молчанье этих дней,
Невидимое пламя
Болот, лесов, камней.
Сквозь дым и ропот армий
От декабристов к нам
Под царственные бармы
Единая волна.
Не случай Севастополь,
Не случай Порт-Артур.
Гляди, гляди, Европа,
Как бьется в трубке ртуть!
Устойчивость расхлябав
И бросив в время лот,
Кибальчич и Желябов
Взошли на эшафот.
Пролетами, сквозь улиц
Взъерошенную тьму,
За именем — Засулич
Метались мы в тюрьму.
Сугробы раскаляя,
До глаз обожжена
При имени — Каляев
Взметенная страна.
Нам отдано на память
Так много, много черт.
Перовской — пламя,
Перовской — смерть.

I

Уродливой кистью руки,
Раскинувшись устьем трехпалым,
Смывая и торф, и пески,
И льдины взрывая запалом,
Как вздыбивший конь, трепетала
И жалась в граниты Нева.
Нагие, как ночь, острова
Смывали у самого моря
Отрепья зимы и снегов.
Прозрачный мороз переспорив,
Стучала капель. От садов,
От парков, берез, бересклета
Налет голубой пестроты.
Как руки, сгибая мосты,
В тяжелых огнях, как в браслетах,
Над льдинами цвета свинца
Не спит пробудившийся город.
О запахи смол и торца,
О небо с его пустотою!
Как прежде, и этой весною
Столица менялась с лица.

II

За ставню, в окно не заглянет столица.
Спирается в лаборатории мгла.
И если еще ощутимы их лица,
То не ощутимы пустые тела.
Гляди: подбородок и бритые скулы.
Вот волосы, свитые медным венцом,
Вот каменный рот, — этот голос негулок,
Вот чья-то щека, вот рябое лицо,
Вот впадины глаз и как будто ресницы,
Вот строгой морщиной рассеченный лоб,
И время глядит, и пустые глазницы
Уже узнают этот мертвый озноб.
Их много, но каждый заране отмечен,
На каждом родимые пятна — тавро,
По каждому, верно, тоскует до встречи
Казенный, дешевый, некрашенный гроб.
— «Так завтра, в двенадцать. На Марсовом поле
Метальщикам быть»
До поры еще спит,
Насупясь, в углу, охраняя подполье,
Тяжелый и серый, в тоске, динамит.

III

Лаборатория. Полночь.
Стянутые голоса.
— «Знаю, я знаю, но полно,
Стоит ли? Я ведь и сам
Тоже такой»

Застывают
Наглухо крытые окна.
Пахнет тревогою локон.
Свечи, дымя, нагорают.

— «Давеча, памятный срок,
Ты мне сказала, что ждешь
Сына».

Все ниже висок,
Тише упрямая дрожь
Стянутых черным плечей.
— «Он, как и я, и ничей,
И — и для всех».

Неприступна
Захолодь милого лба,
И, как любовь, неотступна
Стражница жизни — судьба.
Тени на темных обоях.
Ставней играет весна.
Кто их принудил, о кто их…………
………………………………………

IV

Люблю тебя, Петра творенье!
Простор бессмертных площадей!
О каменное вдохновенье
Осуществленных чертежей.

Ты выплыл в море островами,
Поработив язык стихий,
Ты пьешь гранитными боками
Болот дичающие мхи.

И в Петропавловской твердыне,
Остерегая тишину,
Часов упорный голос стынет
И в полдень пленных гнет ко сну.

Нева течению послушна,
День будто замер и застыл.
Слов не хватает. Душно, душно!
О Пушкин, Пушкин, где же ты?

Парад щетинится штыками,
На поле Марсовом каре.
Знамен двуглавыми орлами
Настороженный воздух рей.

Вот ближе, ближе, воздух гулок —
Вдруг тяжко вздрогнули мосты.
Металыцица, не ты ль метнула
Громадный вздох к нам с высоты?