Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

И вместо стукотни больших колес,
Скажи, что может быть чудесней?
Мы слышим — созревающий овес
Шуршащую заводит песню,

И золотом и серебром
Звенят-звенят кузнечики, и птицы
Кричат во ржи, и в небе голубом
С прозрачным плеском серый зной струится.

Но вот опять вздохнет локомотив,
И в такт с вагонами, все вместе
Они начнут выстукивать мотив
Дальнедорожных путешествий.

3

Все та же степь, но южный край
Ее уже по-новому струится —
Как будто небо невзначай
Не облаком задумало сгуститься,

А чем-то синим, плотным и тугим,
Таким таинственно-глубоким,
Таким прохладно-синим и таким
Непоправимо синеоким,

Что сердце замедляет стук,
Как бы захлебываясь ожиданьем
Того, что, как большой недуг,
Пронзает мукою и обаяньем,

Того, что морем называем мы.
Сперва лиловою полоской
Над краем камышовой бахромы,
Чуть затопляя берег плоский,

Оно струится и потом,
Сгибая волн широкие завой,
Шурша податливым песком,
К ногам бросает лепестки прибоя.

4

В предчувствии грозы — темней восток,
Темней, угрюмей, лиловее.
Покрылся коркой холода песок,
Но жар еще под коркой тлеет.

Вдали застыли облака,
Приплывшие — откуда неизвестно,
Откуда-то издалека,
Флотилией тяжелой и чудесной.

Как броненосцы, став на якоря,
Подняв над горизонтом днища,
Они кострами дымными горят,
А ветер, нарастая, свищет.

И вот, все море обыскав,
Срывая рубище соленой пены,
Он в низкий берег свысока
Бросает черных волн нагие стены.

Вдали, в дыму, в пожаре водяном,
Как будто радуясь пожару,
Косым и острым чайкиным крылом
Белеет лермонтовский парус.

1

Ты город или городок,
Ты узловая станция. На запад,
На юг, на север, на восток
Тобою начинаются этапы.

Будильник отзвенел. Уже пора.
Мы скоро в новом направленьи
Покинем наше давнее «вчера»
И с радостью и с огорченьем.

Под утро воздух посвежел.
Темно, как в сорокаведерной бочке.
Но все же в щель видны уже
Столбы, дома, забор. Поодиночке

Они встают, еще темнее мглы,
На фоне узенькой полоски
Степной зари, упершейся в углы,
Раздвинувшей ночные доски.

С минутой каждой шире щель.
Уже дощатый мрак совсем изломан
И в щепках мглы, как колыбель,
Качается ангар аэродрома.

2

Уже дорожки старта больше нет,
Спускаются с ходуль заборы,
Проваливается за ними вслед
Земли непрочная опора.

И в нежном грохоте винтов,
Уже совсем переходящем в пенье,
Бесследно исчезает то,
Что было столь привычным — тяготенье.

Площадка вписана кружком в поля,
И хордою — дорожка старта:
Все больше притворяется земля
Топографическою картой.

Навстречу — в золоте парчи,
Как патриарх на паперть небосклона,
Выходит солнце, и лучи
Благославляющи и благосклонны.

И вдруг, внизу, совсем заросший пруд
От тех лучей так вспыхнет щедро,
Как будто сквозь прозрачный изумруд
Земли просвечивают недра.

3

Темнеет неба синий шелк.
Лежит земля разорванной холстиной.
Сгоняет тучи дальний щелк
И блеск — молниевидной хворостиной.

Внизу гора. Внизу дождливый день,
А здесь, в лазури величавой,
Крестом распластанная тень
Парит над бездною курчавой.

И с завитка на завиток
И с облака на облако взлетая,
Она за ними, на восток,
Скользит — прозрачная и голубая,

Пока средь крепко сбитых туч она
Зеленую не встретит прорубь,
В которой вся земля далекая видна.
Теряя нежную опору

Лучей и солнца, мы нырнем
Туда, на дно, за нашей теплой тенью,
С трудом проглатывая ком
Стремительно прекрасного паденья.

4

И вот видны уже — рукой подать —
Средь длинных дождевых волокон
Домов и улиц узких чехарда,
Чешуйки крыш и дыры окон,

Рекой плывущий пароход
И барж тяжелых полукруг широкий,
И, обступившие завод,
Фабричных труб высокие флагштоки.

Просвечивая кружевом стропил
И дымом небо искалечив,
Буграми мускулов, узлами жил
Прикрылись доменные печи.

И, полетев вдоль пустырей,
Где собрана вся городская накипь,
Где всех гробниц еще мертвей
Насыпанные пирамиды шлака,

Идя на приземление, спешим
Еще раз насладиться ширью
И разглядеть сквозь частый дождь и дым
Все то, что мы зовем — Сибирью.

1

Все то, что мы зовем — Сибирь,
Что сосчитать нельзя простой цифирью,
Что раздалось и вдаль и вширь
И стало — самой необъятной ширью,

Где, сколько б городов ни строил человек,
Какие бы ни вырыл шахты,
Земля по-прежнему, из века в век,
Зверьем и логовищем пахнет.

Лишь только за город — уже
Иного мира смольно-хвойный воздух,
Как будто бы стоишь на рубеже
Земли и трогаешь рукою звезды,

Как будто ласковый церковный мрак
Играет приглушенным светом,
И вьется, точно дым кадильный, мошкара
Под куполом широких веток.

Здесь каждая сибирская река
Покрыта тою самою кольчугой,
Которая для Ермака
Была его смертельною подругой.

2

На пятый день мы вышли на Тобол.
В ущелье тонкоствольных вязов
Его тугих и беспокойных волн
Блестели желтые топазы.

Мы сбили крепкий плот. Шесты
Нам весла заменили поначалу —
И вот прибрежные кусты
Уже отчалили и закачались.

Под вечер на плоту зажгли костер.
Багровый дым слился с закатом.
Темнели медленно лохматых гор
Доисторические скаты.

А ночь, упершись в берега,
Костер все яростнее обнимала.
Уже почти что наугад
Нас быстрина клокочущая мчала.

И, как бесплотно-звонкая звезда,
Наш плот свистящим метеором
Летел, скользил и падал в мрак, туда,
В размах сибирского простора.

3

Лежу и слушаю — уха
Забулькала в кастрюльке круглой,
И надо бы подальше от греха:
Унять огонь, оставить только угли.

Но я никак не в силах всплыть со дна
Струящейся и теплой дремы —
Меня запеленала тишина
Широколиственного дома.