Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

IV

Белая ночь на Ивана Купала.
Белое небо над синей рекой.
Едет отряд по земле одичалой,
Конь за конем по земле голубой.

Кто здесь натыкал еловые вехи?
Длинную просеку кто прорубил?
Петр к одинокому камню подъехал,
Горькую трубку свою закурил.

V

Каменотес взял ржавый молот,
Зубило сжал мозолистой рукой,
И звонким стал весенний холод,
Плывущий над огромною рекой.

Он был положен в край высокой дамбы,
Туда, где приставали корабли,
Туда, где сжали каменные ямбы
Неровный край болотистой земли.

VI

Гранитные обтачивая звуки,
Суровый Ломоносов приходил
Сюда на берег. Каменные руки
Уперши в камень, он не находил

Ему потребной фразы. В тишине
Из-за высоких тростников вставала Луна.
Ночь бормотала в полусне,
И каменное сердце трепетало.

VII

Вдали Адмиралтейская игла
Сияла, в полумгле не угасая,
Когда крылаткой славною была
Озарена его душа ночная.
……………………………….

VIII

Здесь, над Сенатской площадью, заря
Мучительно и долго догорала.
В кольчуге синих льдин едва дышала
Нева — в тот долгий вечер декабря.

И в долгий вечер декабря впервые
Тебя обжег тот непомерный свет,
Которым — через девяносто лет —
Весь шар земной расплавила Россия.

IX

Человека не тронула пуля. Она
Обожгла рикошетом гранитное тело.
По торцам, пригибаясь, ползла тишина,
А беззвучное сердце, как солнце, горело.

Человек — он погладил ладонью гранит,
Посмотрел в темноту, в этот мрак неотвязный:
«Ничего, пусть сегодня еще поболит,
А уж завтра мы вместе отпразднуем праздник».

X

Здесь самодержец лед, и Ленинград,
Буранами и вьюгами обвитый,
Подъемлет к небесам — за рядом ряд —
Разрушенных построек сталагмиты.

Но сквозь кольцо блокады ледниковой,
Сквозь бред и боль неумолимых мук
На всю страну гремит, как жизнь, суровый,
Как жизнь, большой — гранитный сердца стук.

XI

Не страшась аравийского желтого зноя,
Мусульманин к священному камню придет,
И остынет в душе беспокойство земное,
И высокое счастье звездой расцветет.

Так и тот, кто душой, маловерной и слабой,
Не поверил в Россию и в русский народ,
Пусть коснется рукой ленинградской Каабы,
У гранитного сердца пусть силы возьмет.

Овраг и деревянный сруб колодца,
В квадратной мгле шевелится вода.
Уходит день, — он больше не вернется,
Он больше не вернется никогда.

Вдали пылит усталая телега, —
Клубится пыль, как розовый цветок,
И облака на поиски ночлега
По небу гонит теплый ветерок.

Уходит день за гребень косогора,
Туда, где черные торчат кусты.
Постой, не торопись, — теперь уж скоро
Ты все поймешь, и все забудешь ты.

Вода в степном колодце пахнет мятой.
Высоко в небе плачут журавли.
Нам в дальний путь пора — о без возврата —
Уйти по черным рытвинам земли.

Над выжженной дотла, белесой степью,
Сквозь беспощадно пыльный зной, вдали,
Струится дымное великолепье,
Мучительное марево земли.

Плывут во мгле летучие озера,
Качаются и тают тростники,
И жарким ветром зыблемые горы
Встают над дымной заводью реки.

А здесь — трещат кузнечики до боли,
И мертвая земля дождей уже не ждет,
И пыльный саван покрывает поле,
И ночь не спать, а мучиться идет.

Вдали, над степью, над пустым колодцем,
Недвижен журавля упрямый шест —
Он не наклонится, он не согнется,
Он тоже мертв — грозящий небу перст.

Крутясь, взлетит бадья, и плеском плоским
Наполнится слепая тишина,
И каждый звук легчайшим отголоском
Повторит черная и влажная стена.

В лицо пахнет разбуженная свежесть,
И солнечные зайчики вразлет,
Как стая бабочек, резвясь и нежась,
Вспорхнут над бархатом зеленых вод.

Но вот умолкнет шум, опять настанет
В разбуженном колодце тишина.
С последней, запоздавшей каплей канет
В небытие — короткая волна.

А там, вверху, где ивовые лозы
Стоят у края черной борозды,
Как лепестки осыпавшейся розы,
Сверкают пятна пролитой воды.

Стоят стога на рыже-сером поле.
Чуть тронут золотом далекий лес.
Большое солнце в дымном ореоле
Уходит в ночь с измученных небес.

Над мутным краем выжженной равнины
Ползет тяжелая лавина туч.
Огнем одеты дымные вершины
И белым бархатом — отроги круч.

Вдали гроза внезапно всколыхнула
Неповоротливую тишину,
И звуки круглые глухого гула
В незримую скатились глубину.

Чем мглистей и душнее воздух дольний,
Чем глубже в мрак уходит свет дневной,
Тем ярче блеск розовооких молний
Над дымной, потрясенною землей.

Здесь пахнет сыростью, грибами
И застывающей смолой,
И, точно коврик кружевной,
Лежит меж черными корнями
Мох — серебристо-голубой.

Как высоки большие ели!
Как недоступны небеса,
Как осторожны голоса —
Здесь даже краски не посмели
Обжечь осенние леса.

И только в глубине ложбины,
Одна, в безмолвии лесном,
Сквозь темно-серый бурелом
Узорчатая ветвь рябины
Пурпурным светится огнем.

Уже сошел с лица полдневный жар,
Уже открылся вечер предо мною,
Уже струится серебристый пар
По волосам — кудрявой сединою.

От сердца, как от тополя, легла
На землю тень с таким очарованьем,
Что от ее прохладного крыла
Повеяло — уже ночным дыханьем.

Все стало призрачным и голубым —
Поля и серая в полях дорога,
И медленно встающий нежный дым
Над темною излучиною лога.

Я в этом мире странном отражен,
Пленен его прозрачной немотою,
И я уже не я, я новый, — он —
Стою, один, пред правдою ночною.