Мария Семенова - Кубик из красной пластмассы

Нет, конечно, любой обвинённого издавна знал,
И стихами его восхищался, и был ему друг.
И, конечно, никто не поверил, что этот — украл.
Но чужая душа, как известно, — потёмки: а вдруг?..

Уходили поэты, спокойствие духа храня,
Отвернувшись от слёз: пусть во всём разберётся судья!
Им ещё предстояло назавтра стихи сочинять
О величии дружбы, о «жизни за други своя»…

Расскажу я вам, люди,
Не совсем чтоб о чуде —
Будет прост мой недолгий рассказ.
В рыжей шкуре я бегал
И любил человека:
Это счастьем зовётся у нас.

Сын старинной породы,
Я нанизывал годы,
Ликовал, отмечая весну.
Время мчалось недаром —
Стал я сивым и старым
И однажды навеки уснул.

Вытер слёзы Хозяин:
«Больше ты не залаешь,
Не примчишься, как прежде, на зов.
Спи спокойно, мой милый…»
Но какая могила
Удержала собачью любовь?

Убегать беззаботно,
Оставлять без присмотра
Тех, кого на земле защищал?!
Да когда так бывало,
Чтоб меня не дозвались,
Чтоб на выручку я опоздал?..

…А потом было вот что.
Как-то зимнею ночью
Возвращался хозяин домой.
Я — по обыкновенью —
Бестелесною тенью
Провожал, укрываемый тьмой.

Было тихо вначале,
Только сосны шептали
Да позёмка мела под луной…
Недоступную взгляду
Я почуял засаду
У развилки дороги лесной!

«Что, Хозяин, мне делать?
Мне, лишённому тела,
Как тебе на подмогу успеть?..»
Я рванулся из тени,
Из нездешних владений,
И возник перед ним на тропе!

Перед смертью-старухой
Я не ползал на брюхе,
Не скулил, не просился назад.
Под напором свирепым
Просто лопнули цепи —
«Поспеши, мой Хозяин и брат!»

Изумлён нашей встречей,
Он пошёл, не переча,
Доверяя любимому псу,
По тропе безымянной
Прочь от тех окаянных,
Затаившихся в тёмном лесу.

И до самого дома
По дороге знакомой
Мы дошли, точно в прежние дни.
Как бывало — бок о бок…
Лишь следы по сугробам
На двоих оставались одни.

Кто кого воевал — отошло, погрузилось во тьму.
Не о битвах и военачальниках будет рассказ.
Просто город был взят, и войска разгромили тюрьму,
И в глубоком и тёмном подвале увидели нас.

«Кто такие?» — «Ворьё и разбойники, конченый люд.
Мы купцов потрошили по дальним дорогам страны.
На руках наших кровь, мы творили насилье и блуд
И к паскуднейшей смерти за это приговорены!»

И сломавшим ворота понравился дерзкий ответ.
«Что за глупость — на площади вешать таких удальцов!
Собирайте мечи, выходите на солнечный свет:
Не окажутся лишними несколько добрых бойцов!»

Так мы стали законными чадами Бога Войны.
Там, где мы проходили, расти прекращала трава.
Не указ нам ни совесть, ни праздное чувство вины:
Бей, ты прав!.. Это — враг!.. Остальное — пустые слова.

За кого — не упомнить, но пьянствовали без вина
И рубили, рубили, и счёт не вели головам…
А потом неожиданно кончилась эта война.
И войска разбрелись по давно позабытым домам.

Ну а мы? Нас не ждал ни далёкий, ни близкий удел.
И спокойною жизнью зажить мы смогли бы навряд.
Но бывает ли так, чтобы долго скучал не у дел
Бесшабашный, отважный и лютый наёмный отряд?

Обязательно сыщется в ссоре с соседом сосед,
Или чают подмоги для бунта в каком-то краю,
Или — бунт усмиряют… И так до скончания лет.
Это значит, что жив наш закон: заплатили — воюй!

Мы косили косой, мы рубили и били подряд
Без пощады любого, о ком говорили: «Вот враг!»
Да разгневались Боги… и кровью политый отряд
Превратили однажды в свирепую стаю собак.

Может, думали Боги — вот тут-то мы пустим слезу
И у храмовых стен завывать устремимся бегом?..
А ничуть не бывало! Ведь злые собаки грызут
Очень даже исправно любого, кто назван врагом.

Псу не надобны деньги, он служит за вкусную кость,
За хозяйскую ласку, за коврик в непыльном углу,
За возможность кусать, изливать кровожадную злость…
И ему безразлично, служить ли добру или злу.

Вот и нас, превращённых, недолго снедала тоска.
Вмиг нашёлся хозяин для четвероногой орды.
Мы почуяли крепкую длань на своих поводках
И носами припали к земле: «Укажи нам следы!..»

И доныне мы носим обличье клыкастых зверей,
Чья забота сражаться, как только приказ прозвучит.
Если встретите нас — уходите с дороги скорей
И молитесь, чтоб мы не за вами летели в ночи…

Из-за пазухи вынув щенка-сироту,
Обратился Хозяин со словом к коту:
«Вот что, серый! На время забудь про мышей:
Позаботиться надобно о малыше!
Будешь дядькой кутёнку, пока подрастёт?» —
«Мур-мур-мяу!» — согласно ответствовал кот.
И тотчас озадачился множеством дел —
Обогрел, и утешил, и песенку спел.
А потом о науках пошёл разговор:
Как из блюдечка пить, как проситься во двор,
Как гонять петуха и сварливых гусей…
Время быстро бежало для новых друзей.
За весною весна, за метелью метель…
Вместо плаксы щенка стал красавец кобель.
И, всему отведя в этой жизни черёд,
Под садовым кустом упокоился кот.
Долго гладил Хозяин притихшего пса…
А потом произнёс, поглядев в небеса:
«Все мы смертны, лохматый… Но знай, что душа
Очень скоро в другого войдёт малыша!»
Пёс послушал, как будто понять его мог,
И… под вечер котёнка домой приволок.
Тоже — серого! С белым пятном на груди!..
Дескать, строго, Хозяин, меня не суди!
Видишь, маленький плачет? Налей молока!
Я же котику дядькой побуду пока…

Расскажу я вам повесть минувших времён
О бродячем певце. От Богов одарён,
По краям чужедальним он, странствуя, пел
И везде прославлял свой родимый предел.
«Там, — он пел, — не умолкнут ручьёв голоса.
Там траву целовать не устанет коса,
Но лишь вдвое пышней вырастает трава,
И стада не объедешь ни в месяц, ни в два.
Там склоняются ветви под грузом плодов:
Нету в мире прекраснее наших садов!
А за ними горят городов огоньки,
И дробят их спокойные воды реки,
Отраженье бросая в пучины небес…
Вы нигде не найдёте подобных чудес!»
Принимали его у степного костра,
И на склонах хребтов, где кочуют ветра,
И у берега моря, где тучи и мгла,
И в пустынях, жарою спалённых дотла,
И в избушке лесной, и под сводом дворца —
Всюду рады заезжего слушать певца.
Видно, силу особую Небо даёт
Тем, кто в сердце чужбины о доме поёт!
Много лет в одиночку торил он свой путь…
И однажды надумал домой завернуть.
Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг…
Травостойный и пастбищный вытоптан луг,
За чужими стадами не видно земли,
У причалов чужие стоят корабли,
Незнакомые дети играют в садах,
Незнакомые песни слышны в городах,
Даже храмы и те изменили свой вид,
А на троне отцов — иноземец сидит…
…Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы
Мы с тех давних времён опасаемся сглаза.
Ибо вот как аукнулось эхо похвал,
Что он родине в дальнем краю расточал.