Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы

Видением апокалиптики
Изжелта-ржавое светило,
Слегка покачиваясь, плыло
На фиолетовый зенит,
А в плоскости его эклиптики
Незримый враг спешил подвесить
Другие – восемь, девять, десять
Пульсирующих цефеид.

Как будто глубь загробных стран живым
На миг свое отверзла небо:
Железно-ржавое от гнева,
Все в ядовитой желтизне…
На мостовой снег стал оранжевым.
Все маски сорваны. Напрасно
Метаться и молиться: ясны
Все пятна на любой стене.

Как пазорь, полыхнула аура,
И, оглушенный лязгом брани,
Я слышал на прозрачной грани
Метафизических пустынь,
Как выли своры «уицраора»,
Химеры лаяли по-волчьи,
И кто-то лютый, неумолчный
Расстреливал звезду-полынь.

Проклятым светом одурманенный,
Чуть различал, весь съежась, разум,
Что небо виснет желтым газом,
Светящеюся бахромой,
Что из звезды, смертельно раненной,
Поникшей, но еще крылатой,
Течет расплавленное злато
И – падает на город мой…

…Родиться в век духовных оползней,
В век колебанья всех устоев,
Когда, смятенье душ утроив,
Сквозь жизнь зияет новый смысл;
До боли вглядываться в пропасти,
В кипящие извивы бури,
В круги, что чертят по культуре
Концы гигантских коромысл;

Годами созерцать воочию
Бой древней сути – с новой сутью,
Лишь для того, чтоб на распутьи,
Когда день гнева наступил,
Стоять, как мальчик, в средоточии
Бушующего мирозданья,
Не разгадав – ни содержанья,
Ни направленья буйных сил…

Не причастившись, не покаявшись,
Не умягчась святой обедней,
Вступить на этот край последний,
В его свинцовую пургу,
И этот новый Апокалипсис
Читая полночью бессонной,
Лишь понимать, что смысл бездонный
Расшифровать я не могу.

Отец! Господь! Прерви блуждания
Смертельно жаждущего духа!
Коснись, Верховный Лирник, слуха
Своею дивною игрой!
Пусть сквозь утраты, боль, страдания
К Твоим мирам ведет дорога;
Раздвинь мой разум! Хоть немного
Дверь заповедную открой!

Дай разуметь, какими безднами
Окружены со всех сторон мы;
Какие бдят над Русью сонмы
Недремлющих иерархий;
Зачем кровавыми, железными
Они ведут ее тропами —
Они, то чистые, как пламя,
То леденящие, как Вий!

И если ясных вод познания
Я зачерпну в духовном море,
Где над Кремлем Небесным зори
Едва мерцают в мир греха,
Ты помоги гранить в молчании
Сосуд, их ясности достойный:
Чеканный, звучный, строгий, стройный
Сосуд прозрачного стиха.

Горька, бесцельна ноша мудрости,
Невоплощенной в знаке внятном,
Когда лишь зыбким, беглым пятнам
Подобны смутные слова;
Чем дух зрелей, тем горше труд расти
Над словом должен – верю, знаю,
Но скорбный искус принимаю
И возвращаю все права.

…И в этот миг на небосводе я
Заслышал ноту: через хаос
Она, планируя, спускалась
Как шелест струн, как звоны льда:
Певуче – хрупкая мелодия
Переломилась вдруг, и квинта
В глубь городского лабиринта,
Завыв, обрушилась: сюда!

Сквозь воздух, онемевший замертво,
На старый замок тонна тола
Низверглась – кровлю, толщу пола,
Стропил, покрытий пронизав…
Все замолчало. Время замерло.
Я ждал секунду, двадцать, тридцать,
Минуту, что воспламенится,
Бушуя, дьявольский состав.

Казалось, небо, мироздание,
Сам Бог молчат, склонясь над раной…
И вдруг – разгульный, дикий, пьяный
Ему дозволенной борьбой,
Метнулся вверх из центра здания
Протуберанц огня и света,
Весь голубой, как полдень лета,
Да! золотисто-голубой.

За расколовшимися стенами,
Сквозь вылетающие рамы,
Открылась вдруг, как сердце храма,
Лазурным светом залита,
Глубь старой залы с гобеленами,
Хрустальных люстр огонь холодный,
Полотен сумрак благородный —
Культура, – мудрость, – красота.

Утробное, слепое, душное,
Дрожанье зримого пространства
Нас сотрясло. Казалось, трансом
Вещественный охвачен слой.
И раньше, чем волна воздушная
Хлестнула в грудь, – блик озаренья
Сверкнул во внутреннее зренье,
Досель окутанное мглой.

Там, где враждебное созвездие
Сгорало медленно в зените,
Струя оранжевые нити
И золотые капли слез,
Лик венценосного Наездника
Средь рыжих туч на небе черном
Мелькнул, как выхваченный в горном
Хребте, немыслимый утес.

Но Боже! не верховным воином
Он бушевал в бою всемирном:
Кто искус длит в краю эфирном,
Тот не вершитель наших сеч;
Нет: он удвоенным, утроенным
Был грузом призрачным придавлен,
Громадой царства был оставлен
Ее держать, хранить, стеречь.

Она дрожала, гулко лязгая,
В кромешной ярости зверея,
А он, бессмертный, не старея,
Не мог, не смел разбить оков:
Немыслимая тяжесть адская
Ему давила плечи, выю,
Гнела на мышцы вековые
Кариатиде трех веков.

Я видел снизу угол челюсти,
Ноздрей раздувшиеся крылья,
Печать безумного усилья
На искажающемся лбу,
И взор: такого взора вынести
Душа не в силах: слепо-черный,
Сосущий, пристальный, упорный —
Взор упыря сквозь сон в гробу.

В нем было все, чем зачарована
России страшная дорога;
Гордыня Человекобога
И каменная слепота
Могучих воль, навек прикованных
К громаде мировой державы,
Весь рок кощунств ее и славы,
Ее меча, – венца, – щита.

То был конец: волна весомая
Настигла, ухнула, швырнула,
Как длань чудовища… От гула
Слух лопнул. – Сплю? упал? стою?..
И ночь беспамятства в лицо мое
Пахнула ширью вод холодных,
Чтоб свиток бед и грез народных
Я дочитал – в ином краю.

Но где же?.. гроб?.. Сон, смерть?.. Лишь тусклое
Лицо Петра в зените плотном

Светясь сюда, в угрюмый гроб нам,
Маячило, – а наверху —
Над ним – напруженными мускулами
Не знаю что росло, металось,
Самодержавное как фаллос,
Но зрячее… Вразрез стиху

Расторгнув строфы благостройные,
Оно в мой сказ вошло, как демон,
Теперь я знаю, кто он, с кем он,
Откуда он, с какого тла:
Он зрим сквозь битвы многослойные,
Но очертить его невластны
Ни наших знаний кодекс ясный,
Ни рубрики добра и зла.