Николай Огарев - Стихотворения и поэмы

Иль недоверчивость к судьбе

Не мог отчета дать себе.

Но было на душе темно.

Я поздно лег, проснулся рано;

Мне ветр сырой пахнул в окно"

Седое небо сверх тумана

На мир смотрело холодно,

И будто призрак великана,

В сырую мглу погружена,

Мне каланча была видна.

Вы согласитесь, что плохой

Прием мне сделала погода;

Я если б не страдал хандрой,

Ее туманная природа

На ум навеяла бы мой...

Здесь говорят, что середь года

Выходит солнце только раз...

Блеснет и спрячется тотчас.

Я думал: житель здешних стран

Быть должен мрачен, даже злобен,

Всегда недуг сердечных ран

В себе самом таить способен,

Угрюм, задумчив, как туман,

Во всем стране своей подобен,

И даже песнь его должна

Быть однозвучна и грустна.

Хотелось город видеть мне.

Я на проспект пошел, зевая,

И изумился! Нам во сне

Толпа не грезилась такая

В Москве, где мы по старине

Все по домам сидим, скучая;

А здесь, напротив, круглый год

Как бы на ярмарке народ.

Без стуку по торцам катясь,

Стремятся дрожки и кареты;

Заботой праздною томясь,

Толпы людей, с утра одеты,

Спешат, толкаясь и бранясь.

Мелькают перья, эполеты,

Бурнусы дам, пальто мужчин;

В одеждах всех покрой один.

Чем эти люди заняты?

Какая цель? К чему стремленье?

Какая мысль средь суеты,

Среди всеобщего движенья,

Средь этой шумной пестроты?

Уж не народное ль волненье?

И! что вы? право, никакой

Тут мысли вовсе нет, друг мой.

Толпа стремится просто так,

Поесть иль пробежать глазами,

Как Магомет, султана враг,

Гоним союзными дворами,

И день убит уж кое-как.

С косой в руке, на лбу с часами,

Седой Сатурн на них на всех

Глядит сквозь ядовитый смех.

Мне стало страшно... Предо мной

Явилась вдруг жизнь миллионов

Людей, объятых пустотой,

К стыду всех божеских законов...

В толпе один приятель мой

Мне указал двух-трех шпионов,

И царь проехал мимо нас,

И сняли шляпы мы тотчас.

Потом пошли, и время шло,

И длинный день тянулся вяло,

И все мне было тяжело.

Толпа шуметь не преставала.

Обед; вино лилось светло,

Но уж меня не забавляло;

Так я, являяся на бал,

Всегда угрюм и дик бывал,

Мне странен смех казался их

В огромной освещенной зале;

Я был среди людей чужих,

И сам чужой был всем на бале,

И мысли далеко от них

Меня печально увлекали

Туда, куда-то в мирный дол,

Где годы детства я провел.

Но я кладу письмо в пакет,

Его с оказией вам шлю я.

Для вас ведь нового в том нет.

Писать по почте не люблю я;

Случиться может и секрет,

А уж никак не потерплю я,

Чтоб мне Коко какой-нибудь

Смел в жизнь и душу заглянуть.

3

Ложилась ночь, росла волна,

И льдины проносились с треском;

Седою пеною полна,

Подернута свинцовым блеском,

Нева казалася страшна,

Стуча в гранит сердитым плеском.

В тумане тусклом ряд домов

Смотрел печально с берегов.

Уже огни погашены,

Беспечно люди сном объяты;

Под ропот плещущей волны

Поденщики, аристократы,

Свои все люди грезят сны.

Безмолвны стогны и палаты...

Один, недвижен, на коне

Огромный всадник виден мне.

Чернея сквозь ночной туман,

С подъятой гордо головою,

Надменно выпрямив свой стан,

Куда-то кажет вдаль рукою

С коня могучий великан;

А конь, притянутый уздою,

Поднялся вверх с передних ног,

Чтоб всадник дальше видеть мог.

Куда рукою кажет он?

Куда сквозь тьму вперил он очи?

Какою мыслью вдохновлен

Не знает сна он середь ночи?

С чего он горд? Чем увлечен?

Из всей он будто конской мочи

Вскакал бесстрашно на гранит

И неподвижен тут стоит?

Он тут стоит затем, что тут

Построил он свой город славный;

С рассветом корабли придут

Oн кажет вдаль рукой державной;

Они с собою привезут

Европы ум в наш край дубравный,

Чтоб в наши дебри свет проник;

Он горд затем, что он велик!

Благоговел я в поздний час,

И трепет пробегал по телу;

Я сам был горд на этот раз,

Как будто б был причастен к делу,

Которым он велик для нас.

Надменно вместе и несмело

Пред ним колено я склонил

И чувствовал, что русский был.

Подняв я голову, потом

В лицо взглянул ему - и было

Как будто грустное что в нем;

Он на меня смотрел уныло

И все мне вдаль казал перстом.

Какая скорбь его томила?

Куда казал он мне с коня?

Чего хотел он от меня?

И я невольно был смущен;

Печально, робкими шагами

Я отошел, но долго он

Был у меня перед глазами;

Я от него был отделен

Адмиралтейскими стенами,

А он за мною все следил,

И вид его так мрачен был.

И вот дворец передо мной

Стоял угрюмо и высоко;

В полудремоте часовой

Шагал у двери одиноко,

И страхом веял мне покой,

В котором спал дворец глубоко.

У ног моих Нева одна

Шумела, ярости полна.

А там, далеко за Невой,

Еще страшней чернелось зданье

С зубчатой мрачною стеной

И рядом башня. Вопль, рыданья

И жертв напрасных стон глухой,

Проклятий полный и страданья,

Мне ветер нес с тех берегов

Сквозь стуки льдин и плеск валов.

Дворец! Тюрьма! Зачем сквозь тьму

Глядите вы здесь друг на друга?

Ужель навек она ему

Рабыня, злобная подруга?

Ужель, взирая на тюрьму,

Дворец свободен от испуга?

Ужель тюрьмою силен он

И слышать рад печальный стон? .

О! сройте, сройте поскорей

Вы эти стены, эти своды,

Замки отбейте у дверей,

Зовите всех на пир свободы!

Тогда, тогда толпы людей,

Тогда из века в век народы

Благословят вас и почтут

И вас святыми назовут.

Но глух дворец, глуха тюрьма,

И голос мой звучит в пустыне,

Кругом туман да ночи тьма,

И с шумом вал бежит по льдине...

Тоска души, тоска ума

Еще сильнее, чем доныне,

И тяжелее жизни крест...

И я бежал от этих мест.

И снова он, все тот же он,

Явился всадник предо мною,

Все так же горд и вдохновлен,

Все вдаль с простертою рукою.

И мне казалось, как сквозь сон,

С подъятой гордо головою,

Надменно выпрямив свой стаи,

Смеялся горько великан.

4

Что я писал вам в этот раз?

Письмо ли это или ода,

Или элегия? У нас

Последнего не терпят рода...

А было время - развелась

На вздохи, слезы, стоны мода;

Все вспоминали юны дни

И лезли в Пушкины они.

Да я и сам... но, боже мой!

Кого я назвал? Плач надгробный

Ужели смолк в стране родной?

Где наш певец, душой незлобный?

Где дивных песен дар святой

И голос, шуму вод подобный?

Где слава наших тусклых дней?

Внимайте повести моей.

О! там.,, в тиши родной Москвы.

От бурь мирских задвинув ставень,

И не предчувствуете вы,

Как душу здесь сжигает пламень;