Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Во мгле чудовища мелькают,
Но как ты спрячешься от них?
Лишь кровь размеренно стекает
Из глаз пораненных твоих.

Я поразить пытался всех
Терпением и добротой,
А вызвал только общий смех
Своей дурацкой суетой.

Я торопился ублажать
Тебя, кумир нелепый мой,
А выглядел ни дать ни взять
Как дурень с писаной сумой.

Себе я удивляюсь сам:
Где взять еще таких ослов?
Катись, дружок, к своим самцам
С их лексиконом в двести слов.

Ведь я и для тебя, мой друг,
Был только влюбчивым ослом.
Ты из моих кормилась рук,
Ты предала - и поделом.

Я первым свой унизил дух,
Раз предпочел в себе открыть
Не беспощадный волчий нюх,
А глупую щенячью прыть.

Живи по-прежнему легко,
В привычной глупости варясь, -
Я с той, что вечно далеко,
Вернул утраченную связь.

Глаза твои синие так нежны,
А кудри так зловеще черны.
Титания-фея, царица фей,
Что же ты сделала с жизнью моей?

Мне больно, но я ни о чем не жалею,
Мы все должны образцам подражать -
Осел не мог не влюбиться в фею,
Но и не мог ее удержать.

Моя голова - как тяжелый снаряд,
Дешевка советская - мой наряд,
Из мертвой глины мои черты,
Бесцветны глаза мои и пусты.

Как быстро жизнь моя расшаталась
И труд мой добрый прахом пошел.
Теперь мне, видно, одно осталось:
Спьяну реветь, как скорбный осел.

Глаза твои синие так нежны,
Но кудри так зловеще черны.
Титания-фея, царица фей,
Что же ты сделала с жизнью моей?

Как напиваются люди с горя,
К счастью, тебе не дано понять,
И за презрение в синем взоре
Лишь на себя я могу пенять.

Где же, царица, твоя корона,
С кем же теперь ты разделишь трон?
В осла превратила ты Оберона,
Каким же будет твой Оберон?

Горчит слюна моя, словно яд:
Я вижу его уверенный взгляд,
Большие ступни и животный смех:
Фея моя, ты несчастней всех!

Иссякнет синих очей глубина,
Кудри твои иссечет седина.
Малютка-фея, царица фей,
Что же ты сделала с жизнью своей?

Утробно вздыхает море,
И я вздыхаю в тоске:
И радость моя, и горе -
В точеной смуглой руке.

Валы, морские скитальцы,
Со вздохом гнутся в трубу,
Но тихо тонкие пальцы
Сгибают мою судьбу.

И близится боль надлома,
Которой нельзя снести.
Господь, до любого дома
Дай сил тогда добрести.

Дай силы тогда включиться
В порядок жизни простой
И смысла найти крупицы
В любой болтовне пустой.

А если не дашь, так что же -
Прими последний упрек:
За что ты так рано, Боже,
На гибель меня обрек?

Не сон же владел тобою:
Любой нарушая сон,
Гремела труба прибоя,
Труба моих похорон.

Все разрешилось крайне просто,
Как все, что тянется годами,
Лишь пахнет от измятых простынь
Ее знакомыми духами.

В замену страсти безответной -
Подушка со следами туши
И легкий пепел сигаретный,
Вдруг вызывающий удушье.

Всё ложь - любовное искусство,
Взаимность, ласки, обладанье.
В самом себе живое чувство
Имеет смысл и оправданье.

Как видно, счастье опоздало,
И вообще не в счастье дело.
Теперь одно мне ясно стало -
Что жизнь и вправду опустела.

Гордись, как принято, победой
И хохочи самодовольно,
И только сам себе поведай,
Как это все безмерно больно.

Ты приходишь ко мне сама
По ночам, по глухим ночам,
И рассеивается тьма,
Уступая твоим очам.

В лабиринте ночных квартир,
В лабиринте зеркал ночных
Открывается чудный мир
И ложится у ног твоих.

И в цветные твои леса,
В дебри сна я смело вступлю,
Потому что твои глаза
Шепчут мне: я тебя люблю.

Я иду - и счастьем объят,
Как в полете, в простой ходьбе,
Оттого что твой нежный взгляд
Всюду чувствую на себе.

И цветы вырастают сплошь
На пути, куда ни ступлю.
Лишь во сне невозможна ложь,
Оттого я так сладко сплю.

Я завою, протяжно завою,
С переливами, полными горя,
Буду горько мотать головою
С беспредельною скорбью во взоре.

Не расскажешь пустыми словами
О томлении темном духовном,
И раскатится вой над домами,
Завершаясь скрипеньем зубовным.

Этот вой, что исполнен страданьем,
Безутешным, таинственно-смутным,
Долетит к окружающим зданьям,
К их окошкам со светом уютным.

И тревога в дома проникает
В бессловесных тоскливых раскатах;
Силуэты людей замелькают
В освещенных оконных квадратах.

Замолчу я - и тягостно тихо
Станет вдруг с окончанием воя.
Кто-то понял: то шляется лихо,
Неусыпное, злое, кривое.

Безотчетность тоски и безмерность
В тишине всё звучат и тревожат.
Кто-то понял: про жизни ущербность
Позабыть он вовеки не сможет.

В одежде темной и несвежей,
Какой-то непристойно мятой
Я в праздничном весеннем парке
Слоняюсь, словно соглядатай.

Лицо зеленовато-бледно,
К разброду волосы стремятся,
В глазницах, словно в темных ямах,
Глаза бесцветные томятся.

Я не приветствую прохожих,
Ведь все мои друзья и братья
Кочуют по своим участкам,
Неся такое же проклятье.

Как волки, мы повсюду рыщем
И отдыхаем где придется,
Хотим урвать кусочек мира,
Но это нам не удается.

А снег сиянье испаряет,
Как очищающую влагу,
Деревья вкось его линуют,
Как неких прописей бумагу.

И так сиянье беспощадно
Небес и дрогнувшего снега,
Что никнет наше племя волчье,
Ища лишь тени для побега.

Вы посмели меня пожалеть,
Как дитя, как больную овцу,
Но в ответ моя ругань, как плеть,
Вас наотмашь хлестнет по лицу.

Я прошу: не ходите за мной,
Провожатые мне ни к чему.
Ваши взгляды я чую спиной
И ныряю под арку, во тьму.

Ваши взгляды скользят по спине -
Словно сыплют за шиворот персть,
Словно сплошь вырастает на мне
Грязно-бурая, ломкая шерсть.

Не ходите за мной, дураки,
Обернусь - и замрете молчком:
Это волк ощеряет клыки
Между шляпой и воротником.

Переливчатой ляжет пыльцой
На глаза мои свет фонаря,
И размеренной волчьей рысцой
Я скрываюсь во тьме пустыря.