Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Я, родившийся под яблоней
С блеском лиственным в глазах,
Осененный чудом, явленным
Тридцать пять веков назад,
Вовлеченный в удивление
К чуду первому тому,
Неспособный к одолению
Тьмы, но опознавший тьму,
Как жилище Бога тайное
Над огнем вверху горы
(А внизу – веков шатры
Ждали, затаив дыхание), —
Я не сторож миру здешнему,
Не хозяин, не слуга
(Чуть кивнешь росточку вешнему,
Глядь – желты уже луга), —
Я не странник и не гость его,
Не толмач его речей
(Только птица слова пестрого
И щебечет на плече), —
Я не с притчей, не с загадкою,
Не полынь во мне, не мед,
Я – оттуда – с вестью краткою...
Только кто ее поймет?
Только в книге будет набрано
(Взоры мимо строк скользят):
«Я, родившийся под яблоней
Тридцать пять веков назад...»

Закат почти остыл,
Но все кипят кусты
Горячей силой первой зелени,
Как свежих городов подвижные пласты,
Словно на облако воссели мы
И дивно смотрим с высоты.
То лист приблизится полураскрытый,
И все прожилки-улицы видны
С домами, семьями, живущими в них кратко,
Переходящими в росинки без остатка,
То город отодвинется – ведь мы
Глядим с небес и воздыхаем сладко,
И пища наша – мед и дикие акриды.
Куст жив – огромной верой в свет сокрытый,
Который в сумерках еще ясней, чем в полдень,
Останься тут со мной – и миг подстереги,
Когда патроны этих малых родин
Наружу выбегут – мальцы-кустовики,
Едва их кликнут звездные спириты!..

Разумный инок в странные века
Разбоя и наивности
Считал по четкам облака
И жил средь всякой живности
В лесу медведей и молитв,
Жестокости и святости,
Где сердце от желания болит,
От райской замирает сладости.
Ему в полуденных лучах
Клики Менад вакхических
Звучали, чтобы не зачах
В познаньях схоластических,
Ему Наяды в дар несли
Мониста рыб серебряных,
Ласкались Гении Весны
Средь кельи снов неприбранных,
Под палисандровым крестом,
Молитвенными мантрами —
Лежали в ужасе пластом
Сильфиды с саламандрами,
Сен Жан – удачливый авгур
Навстречу шел с литаврами,
Как возвращался сэр Артур,
Расправившись с кентаврами...
Так вел Христос, любя врагов
И в целях политических —
Схоластов, эллинских богов
И чудищ строй кельтических!.

Ветки. Листья лунные вдоль стен
Из китайской Книги Перемен.
Век ночной. Осенний век нам дан —
Дальним душам. Детям давних стран.
Мрак. Ума последние плоды.
Русских пагод странные сады.
Свет. Любовь в бревенчатой ночи.
Лунный ливень. Помни. И молчи.

О сын Иакова, ты слышал Божий
Не с гор пустыни, а среди лесов,
Средь кленов-яворов российских,
Где славословят не левиты,
А стаи малых голосистых Певцов.
И свитки были свиты
Из тысячи тропинок и путей,
И встреч нежданных, и потерь.
И эти свитки развернулись
Торжественною чередой
Резных и древних сельских улиц,
Церквей, растущих над водой.
В садах заросших и забытых
Блуждал ты, истину ища,
А вечер, словно древний свиток,
Величье Божье возвещал.
Ты жил в России, как во сне,
Среди чудес ее не зная,
Что Божий голос в сей стране
Величествен, как на Синае.
Ты тайным кладезем владел,
Что утолял любую жажду,
Ты мог услышать каждый день,
Что в жизни слышат лишь однажды.
О сын Иакова, тебе являлся Бог,
Его ты всякой ночью видеть мог.
Он был в короне крон кленовых,
Был в лунный облачен подир,
И светом строф до боли новых
На всех путях твоих светил.
Он в веру темных изб заснувших,
Веков дремучих и минуших
Тебя безмолвно обратил.
О сын Иакова, и ты стоишь пред Ним,
Десницею лесной взлелеян и храним.
Как лес, ты вырос до ночного неба,
Как лес, твоя молитва поднялась
За этот край.
Еще нигде так не был
Певуч, раскатист, внятен Божий глас,
Как здесь – в стихами дышащей России.
Проси дыханья ей.
Проси и ты,
Как предки неуступчиво просили
Средь огненной и грозной темноты.

Одуванчиков маленьких солнца
Загораются первыми. Хочешь —
Мы вприпрыжку сбежим по холму?
Хочешь – горе тебя не коснется,
Все печали, что ты себе прочишь,
На себя, на себя я возьму?
Отменила весна власть былого,
Говори – все свершится, как скажешь,
Над событьями будущих дней —
Властно, властно весеннее слово!
Травной волей судьбу свою свяжешь —
Нет под солнцем той связи прочней.
Стань одно с этой лиственной мощью:
Я с тобою единым дыханьем
Глубоко, словно в дреме, дышу,
И, взлетев над стоглавою рощей,
Над рекой – синих духов лоханью —
За тебя, за тебя лишь прошу...

Стоят разгневанные стражи
И песню вещества поют,
И не пускают в свет, и даже
О небе вспомнить не дают.
Для струек света незаметных,
Что льются через их зрачки,
Ловушки ставят в элементах
В тугих молекулах – силки.
Задушен крик на первой ноте:
Ни вслух, ни шепотом – не сметь!
В смирительной рубашке плоти
Меня влекут из смерти в смерть...
– Проснись, проснись! – Заря апреля
Бранит и гонит сон дурной.
Разброд в душе и тяжесть в теле,
Но Свет по-прежнему со мной.
И ждут меня труды земные,
Друзей участье, день весны, —
Да мало ли какие сны я
Видал за жизнь?
Да ну их – сны!
Немножко, правда, душно, тесно,
Темно, но сон-то здесь при чем?
В окне открытом свод небесный
Огромной тучей омрачен.
И отсвет черный и багровый
Лежит на кронах и на мне,
И взор крылатый и суровый
Бросает в дрожь... Я не вполне
Проснулся? А весна? А сон-то?...
Молекул неразрывна сеть.
И красные зрачки Архонта
Меня влекут из смерти в смерть...

Он глядел на звезду – на сиротскую, вдовью,
Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму:
Переполнилась чаша и пенится кровью,
Как же грех мировой понести одному?
Он решился – и длится Голгофская кара,
Ей в веках и народах не видно конца,
И стоит Вероника у Бабьего Яра,
Умирающим пот отирая с лица.

...И то, что вырос я в России,
Меня до неба подняло.
Будь я иных широт. —
Носи я Другое имя. —
Сквозь стекло
На этот мир гляди иное,
Я б думал, что душа – лишь пар,
Я б вместе с поколеньем Ноя
В безверье бронзовое впал
И был бы унесен потопом.
Но здесь – в крови и плаче – жив Народ
Присутствием особым —
Как в дни пророков меж олив.
Его глашатаи святые
Прошли потоки темных вод
С хвалою на устах.
И ты ли
Велишь забыть сей край? —
Зовет
Безмолвно ангел, приближая
Трубу бессмертия к губам.
И ни пожара, ни ножа я
Не убоюсь – и не предам.