Борис Чичибабин - Стихотворения

Там, за ними тремя, как за дымкой Пролога, ветер, мука и даль со враждой и тоской, Русской Музы полет от Кольцова до Блока, и ночной Достоевский, и всхожий Толстой.

Как вода по весне, разливается Повесть и уносит пожитки, и славу, и хлам. Безоглядная речь. Неподкупная совесть. Мой таинственный Кремль. Наш единственный храм.

О, какая пора б для души ни настала и какая б судьба ни взошла на порог, в мирозданье, где было такое начало Пушкин, Лермонтов, Гоголь,- там выживет Бог.

1979

ПУТЕШЕСТВИЕ К ГОГОЛЮ

1

Как утешительно-тиха и как улыбчиво-лукава в лугов зеленые меха лицом склоненная Полтава.

Как одеяния чисты, как ясен свет, как звон негулок, как вся для медленных прогулок, а не для бешеной езды.

Здесь божья слава сердцу зрима. Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь. Отсюда Гоголь видел Русь, а уж потом смотрел из Рима...

Хоть в пенье радужных керамик, в раю лошадок и цветов Остаться сердцем не готов, у старых лип усталый странник,

но так нежна сия земля и так добра сия десница, что мне до смерти будут сниться Полтава, полдень, тополя.

Край небылиц, чей так целебен спасенный чудом от обнов реки, деревьев и домов под небо льющийся молебен.

Здесь сердце Гоголем полно и вслед за ним летит по склонам, где желтым, розовым, зеленым шуршит волшебное панно.

Для слуха рай и рай для глаза, откуда наш провинциал, напрягшись, вовремя попал на праздник русского рассказа.

Не впрок пойдет ему отъезд из вольнопесенных раздолий: сперва венец и капитолий, а там - безумие и крест.

Печаль полуночной чеканки коснется дикого чела. Одна утеха - Вечера на хуторе возле Диканьки...

Немилый край, недобрый час, на людях рожи нелюдские,и Пушкин молвит, омрачась: - О Боже, как грустна Россия!..

Пора укладывать багаж. Трубит и скачет Медный всадник по душу барда. А пока ж он - пасечник, и солнце - в садик.

И я там был, и я там пил меда, текущие по хвое, где об утраченном покое поет украинский ампир...

2

А вдали от Полтавы, весельем забыт, где ночные деревья угрюмы и шатки, бедный-бедный андреевский Гоголь сидит на собачьей площадке.

Я за душу его всей душой помолюсь под прохладной листвой тополей и шелковиц но зовет его вечно Великая Русь от родимых околиц.

И зачем он на вечные веки ушел за жестокой звездой окаянной дорогой из веселых и тихих черешневых сел с Украины далекой?

В гефсиманскую ночь не моли, не проси: Да минует меня эта жгучая чара,никакие края не дарили Руси драгоценнее дара.

То в единственный раз через тысячу лет на серебряных крыльях ночных вдохновений в злую высь воспарил - не писательский, нет мифотворческий гений...

Каждый раз мы приходим к нему на поклон, как приедем в столицу всемирной державы, где он сиднем сидит и путает ворон далеко от Полтавы.

Опаленному болью, ему одному не обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль? Я, как ласточку, сердце его подниму. - Вы послушайте. Гоголь.

У любимой в ладонях из Ворсклы вода. Улыбнитесь, попейте-ка самую малость. Мы оттуда, где, ветрена и молода, Ваша речь начиналась.

Кони ждут. Колокольчик дрожит под дугой. Разбегаются люди - смешные козявки. Сам Сервантес Вас за руку взял, а другой Вы касаетесь Кафки.

Вам Италию видно. И Волга видна. И Гремит наша тройка по утренней рани. Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струна зазвенела в тумане...

Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец. Только тень наклонилась, горька и горбата, словно с милой Диканьки повеял чабрец и дошло до Арбата...

За овитое терньями сердце волхва, за тоску, от которой вас Боже избави, до полынной земли, Петербург и Москва, поклонитесь Полтаве.

1973

ПАМЯТИ А.ТВАРДОВСКОГО

Вошло в закон, что на Руси при жизни нет житья поэтам, о чем другом, но не об этом у черта за душу проси.

Но чуть взлетит на волю дух, нислягут рученьки в черниле, уж их по-царски хоронили, за исключеньем первых двух.

Из вьюг, из терний, из оков, из рук недобрых, мук немалых народ над миром поднимал их и бережно, и высоко.

Из лучших лучшие слова он находил про опочивших, чтоб у девчонок и мальчишек сто лет кружилась голова.

На что был загнан Пастернак тихоня, бука, нечестивец, а все ж бессмертью причастились и на его похоронах...

Иной венец, иную честь, Твардовский, сам себе избрал ты, затем чтоб нам хоть слово правды по-русски выпало прочесть.

Узнал, сердечный, каковы плоды, что муза пожинала. Еще лады, что без журнала. Другой уйдет без головы.

Ты слег, о чуде не моля, за все свершенное в ответе... О, есть ли где-нибудь на свете Россия - родина моя?

И если жив еще народ, то почему его не слышно и почему во лжи облыжной молчит, дерьма набравши в рот?

Ведь одного его любя, превыше всяких мер и правил, ты в рифмы Теркина оправил, как сердце вынул из себя.

И в зимний пасмурный денек, устав от жизни многотрудной, лежишь на тризне малолюдной, как жил при жизни одинок.

Бесстыдство смотрит с торжеством. Земля твой прах сыновний примет, а там Маршак тебя обнимет, Голубчик,- скажет,- с Рождеством!..

До кома в горле жаль того нам, кто был эпохи эталоном и вот, унижен, слеп и наг, лежал в гробу при орденах,

но с голодом неутоленным,на отпеванье потаенном, куда пускали по талонам на воровских похоронах.

1971

ЗАЩИТА ПОЭТА

И средь детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

А. С. Пушкин

С детских лет избегающий драк, чтящий свет от лампад одиноких, я - поэт. Мое имя - дурак. И бездельник, по мнению многих.

Тяжек труд мне и сладостен грех, век мой в скорби и праздности прожит, но, чтоб я был ничтожнее всех, в том и гений быть правым не может.

И хоть я из тех самых зануд, но, за что-то святое жалея, есть мне чудо, что Лилей зовут, с кем спасеннее всех на земле я.

Я - поэт, и мой воздух - тоска, можно ль выжить, о ней не поведав? Пустомель - что у моря песка, но как мало у мира поэтов.

Пусть не мед - языками молоть, на пегасиках ловких проискав под казенной уздой, но Господь возвещает устами пророков.

И, томим суетою сует и как Бога зовя вдохновенье, я клянусь, что не может поэт быть ничтожным хотя б на мгновенье.

Соловей за хвалой не блестит. Улыбнись на бесхитростность птичью. Надо все-таки выпить за стыд, и пора приучаться к величью.

Светлый рыцарь и верный пророк, я пронизан молчанья лучами. Мне опорою Пушкин и Блок. Не равняйте меня с рифмачами.

Пусть я ветрен и робок в миру, телом немощен, в куче бессмыслен, но, когда я от горя умру, буду к лику святых сопричислен.

Я - поэт. Этим сказано все. Я из времени в Вечность отпущен. Да пройду я босой, как Бас?, по лугам, стрекозино поющим.

И, как много столетий назад, просветлев при божественном кличе, да пройду я, как Данте, сквозь ад и увижу в раю Беатриче.

И с возлюбленной взмою в зенит, и от губ отрешенное слово в воскрешенных сердцах зазвенит до скончания века земного.