Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Но ни Домгер, ни кто-либо другой подробно не написал об одном из наиболее громких «скандалистов» [361]– Н.О. Лернере. Меж тем известно, что он был мастером разрушать отношения с теми, с кем долго и близко дружил. Так, более десяти лет сохраняя тесные (правда, почти исключительно эпистолярные: корреспонденты встретились единственный раз) отношения с В.Я. Брюсовым, он чрезвычайно резко разорвал их и уже никогда не возобновлял. Неблизкие, но вполне дружеские отношения с П.Е. Щеголевым завершились скандалом, после которого были возможны уже только чисто деловые связи при работе над пушкинскими изданиями конца 1920–начала 1930-х годов. Сохранившиеся исповедальные письма к М.О. Гершензону демонстрируют почтение и душевную расположенность, но в 1914 году корреспонденты разошлись и снова стали общаться лишь в 1920-е на тех же деловых основаниях [362]. Обмениваясь поначалу теплыми письмами с А.Ф. Онегиным, в конце 1900-х годов, когда было решено за большие деньги купить его коллекцию, Лернер печатно оскорблял собирателя. Таких примеров немало, но сейчас мы бы хотели продемонстрировать историю одного скандала, очень наглядно выявляющую не просто особенности характера Лернера, но и то, как он начинал строить свои отношения с тем, на кого обижался, справедливо или несправедливо.

Кажется, в печати этот скандал отразился лишь единожды. Газета «Новая Русь» в отделе хроники, без заглавия напечатала текст, на который обычные читатели вряд ли обратили внимание. Даже в подробнейшую библиографию пушкинианы этих лет текст этот включен не был. Поэтому мы перепечатываем его полностью:

«Не везет академическому изданию Пушкина.

Начал его покойный Леонид Майков, который был по крайней мере настолько же чиновник, насколько и критик [363]. Продолжал г. Якушкин [364], снискал себе геростратову славу мозаичиста из черновых стихов Пушкина своих собственных стихотворений, за которые воистину хочется вызвать г. Якушкина на “суд Божий”, снискал, увял под шипами заслуженных порицаний от пушкинианцев и отказался от дальнейшего редактирования. Только переписка поэта остается в надежных и верных руках В.И. Саитова [365].

Г. Якушкин отказался по болезни – пошли ему Бог здоровья. Но как намерена теперь поступить академия наук, чтобы перестал хворать текст академического издания Пушкина? Пушкинская комиссия, проученная опытом единоличного редактирования, решила образовать редакционную коллегию.

Но кого соблаговолила она пригласить в эту коллегию?

А вот кого.

Новая академическая расправа над Пушкиным состоит теперь из господ: Морозова, Модзалевского, Козьмина и Кубасова. Последние двое, из коих г. Кубасов состоит в звании помощника редактора… “Прав<���ительственного> Вестн<���ика>”, решительно не принадлежат к числу хотя сколько-нибудь известных пушкинианцев и, вероятно, приглашены заседать в редакционной коллегии по той самой уважительной причине, которую еще Пушкин приписывал академическим Дундукам [366].. Уж если было приглашать кого от печати, так неужели… из “Прав<���ительственного> Вестн<���ика>”? Почему не из “Сенат<���ских> Ведом<���остей>”? Когда хотели мужа не столько сведущего, сколь благонамеренного, так все права принадлежали г. Сыромятникову из “России”. Самый большой от него булыжник по Пушкину был бы разве этюд о влиянии на нашего поэта какого-либо викинга или какого-нибудь самурая [367].

Далее – г. Модзалевский. Генеалог, архивариус и компилятор. Для пушкинского текста пока ничего не сделал, чем бы прославил свое имя [368].

Наконец – очевидно, primus inter pares – г. Морозов [369]. Редактор двух изданий, в том числе литературного фонда, не пошедший, однако, дальше Ефремова [370]. Остряки же из пушкинианцев говорят, что в издании Пушкина под редакцией Ефремова – самое лучшее бумага, затем печать и наконец уже примечания. Бумага действительно очень хорошая, как и почти во всех томах печать, а в примечаниях – немало сомнительного, и даже прямых ошибок.

Во всяком случае, П.О. Морозов – пушкинианец и сведущий пушкинианец. Но трое навязанных ему товарищей? Почему бы еще г. Рышкова [371]не прибавить?

Академической мудростью Дундуков пушкинской комиссии были признаны неудобными и забракованы лучшие у нас в данное время знатоки пушкинского текста и исследователи Пушкина и его жизни – гг. Брюсов, Лернер, Щеголев, Гершензон. Ну, последнего – за то, что он не Григорьев. А трое-то первых?

И будет к нас вместо национального издания нашего первого поэта – руководство, как не надо издавать Пушкина.

Стоит ли на сие тратить такие большие деньги, какие тратятся пушкинской комиссией?

Ответ может дать всякий “незамедлительно”» [372].

В рукописных материалах история отразилась гораздо более полно, и выяснение отношений между участниками приоткрывает для нас те грани науки о литературе, которые редко учитываются, хотя заслуживают всяческого внимания. В центре оказались личные отношения Б.Л. Модзалевского и Н.О. Лернера.

В начале века Лернер жил вдали от столиц. Окончив Новороссийский университет в Одессе, он получил место в Тифлисе, но там не прижился и то служил, то занимался частной адвокатской практикой в Одессе и в Кишиневе, активно заводя переписку с теми, кого считал близкими себе по духу. В 1901 году он открыл для себя Валерия Брюсова, а с конца того же года в круг его эпистолярных друзей попал Б.Л. Модзалевский. Первое письмо к нему датировано 21 декабря 1901 г., но очевидно, что были и более ранние, которые или не дошли до наших дней, или не попали в поле нашего зрения. А первое письмо Модзалевского вообще датировано лишь 26 мая 1903 года и связано с получением только что вышедшего первого издания «Трудов и дней Пушкина»:

Многоуважаемый Николай Осипович,

Видно, открыточка моя, которою я благодарил Вас за присылку Вашего труда о Пушкине и Вашей поэмы, затерялась; быть так! Повторяю теперь мою признательность за то и за другое. Свое обещание я сдержал по мере сил, т.к. написал отзыв [373]о «Трудах и днях», выразив в нем глубочайшее сожаление лишь о том, что Вы не приложили к Вашей в высшей степени полезной книге указателя имен: без него пользоваться книгою крайне затруднительно, что я и испытал уже на собственном опыте неоднократно. Тем не менее работа Ваша сразу же сделалась настольною книгою как у меня (и сейчас она лежит перед моими глазами), так и у всех Пушкинианцев. Земной Вам поклон за Ваш гигантский и чрезвычайно добросовестный труд! Все ценят его по заслугам и по достоинству.

«Пушкин и его современники» печатается: 1-й выпуск составится из моего отчета о поездке в Тригорское (напечатано 7 листов и будет еще листа 4) и протоколов Пушкинской Коммиссии; полагаю, что к концу лета будет готов, – и тогда с Божьей помощью можно будет приняться за второй, к которому милости просим с Вашими статьями, всегда ценными и обстоятельными; присылайте в августе – поспеете ко времени первого осеннего заседания Коммиссии, на котором о них заявлю, и тогда можно будет и в Типографию сдавать.