Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Кроме того – все более или менее интересующиеся этим делом лица сразу обратили внимание на то, что меня «обошли», и выборы новой редакции рассматриваются ими как прямая обида мне и еще кое-кому, хотя бы Брюсову и Щеголеву. Как отнесутся к этому те, не знаю, но не могу же я участием в «П<���ушкине> и его соврем<���енниках>» показать, что я к обидам нечувствителен. На унижение человек идет иногда по необходимости, но лезть со своими статьями туда, где тебя величают жидом и заглазно ругают едва не по матушке, – что за необходимость? Пишу Вам это только потому, что убежден, что Вы-то тут не причем.

VIII вып. «П<���ушкина> и его соврем<���енников>» я получил при курьезном «препроводительном» письме г. Кубасова, который в очень озлобленном тоне дал мне понять, что считает меня – А. Артемьевым. Я немедленно разъяснил г. Кубасову, что Артемьев сам отвечает за свои поступки, и посоветовал адресоваться прямо к нему. Ответом моим г. Кубасов, вероятно, остался очень доволен. <���…>

Мнения Вашего о «Н<���овой> Руси» по совести разделить не могу. Конечно, не все в этой газете, как и во всякой другой, хорошо, но что касается до интересующих нас с Вами разных «пушкинских» делишек, то в этом отношении газета ни разу не погрешила против истины и не дала возможности задетым ею лицам выступить ни с одним опровержением по существу. О тоне, конечно, могут быть разные мнения, но ни лжи, ни клеветы «Н<���овая> Русь» ни в одном из этих случаев себе не позволила, нанося разным проходимцам, так или иначе пристраивающимся «к Пушкину» заслуженные пощечины.

Мне, думаю, не приходится просить Вас тайну этой нашей переписки. Если бы в коммиссии, принявшей мои заметки для Х выпуска «П<���ушкина> и его совр<���еменников>», возник вопрос о причинах их непоявления, то Вам, конечно, достаточно будет указать просто на желание автора взять их обратно по своим личным соображениям.

Желаю успеха Вашему делу и прошу Вас верить моей всегдашней готовности к Вашим услугам.

Н. Лернер

12 января 09.

Модзалевский написал следующее письмо уже в примирительном тоне:

Милостивый Государь Николай Осипович,

После того, как я отправил Вам свое последнее письмо, я видался с А.А. Шахматовым и спросил его, что такое имеете Вы в виду, говоря, что Отделение отказало Вам в выдаче книг. На это А.А. сказал мне, что он уже писал Вам по сему поводу объяснение, но просил меня сообщить Вам еще раз, что в просьбе Вашей не отказано, т.к. он не докладывал о ней вовсе, отложив разговор о ней на время, и именно потому, чтобы не получить отказа: ибо предыдущий раз, когда он говорил о Вашей аналогичной просьбе, раздались голоса против ее удовлетворения, причем указывалось на то, что «Труды и дни» все еще не закончены, несмотря на неоднократные к Вам просьбы, и что Отделению нет никакого повода быть по отношению к Вам предупредительным, раз Вы так невнимательны к нему. А.А. говорит, что тогда ему едва-едва удалось убедить Отделение исполнить Вашу просьбу, и что поэтому на сей раз был бы непременно отказ, т.к. опять начались бы разговоры на ту же тему (тогда А.А. чуть не клялся за Вас в том, что книга выйдет «на днях»). Поэтому-то А.А. и отложил просьбу Вашу до следующего раза, получив Ваши обещания закончить работу в самом ближайшем времени.

Ваше письмо получил и искренно огорчен, убедившись, что Вы основали Ваше решение на сплетне (Вы пишете: «до меня дошло…»). Могу дать Вам слово, что то, что до Вас дошло, – ложь. Вы пишете: «Лучше было мне самому взять мои статьи, чем дожидаться получения их обратно, что наверно случилось бы…» Даю Вам опять-таки слово, что о статьях Ваших я говорил в том же заседании, в кот<���ором> шел разговор о новом составе редакции, и никаких возражений сделано не было никем .

Оно и понятно, потому что связи между сотрудничеством в «П<���ушкине> и его совр<���еменниках>» и участием в Коммиссии нет никакой. Это было бы очень грустно, если бы в нем могли участвовать только те, кто имеет счастие или несчастие работать в собрании сочинений.

Итак, спор наш ни к чему не привел: каждый остался при своем убеждении и каждый из нас только себя считает правым.

В Коммиссии, конечно, ничего о причинах, побудивших Вас взять статьи свои обратно, я, по Вашему желанию, говорить не буду. Жалею только и всегда жалеть буду, что у нас на Руси, какое бы хорошее само по себе дело ни началось, оно всегда испортится из-за причин, к существу дела никакого отношения не имеющих…

Буду надеяться, что Вы скоро окончите «Труды и дни».

Всегда готовый к Вашим услугам

Б. Модзалевский.

14 янв. 1909 [412].

Этим первая часть инцидента оказалась фактически законченной, что подтвердил и Лернер отправленной 16 января открыткой: «Что в Академии создалась по разным причинам ( NB : ак<���адемик> Истрин) неблагоприятная для меня атмосфера, это несомненно (быть может только, что я неверно усматриваю проявления этого несочувствия мне в таких пустяках, где его вовсе не следует видеть). Буду рад, если моя книга хоть немного смягчит это настроение. Авось явится возможность выпустить и 3-е издание. Признаю некоторую долю и моей вины: медлительность моя всем надоела».

Медлительность здесь – конечно, в издании «Трудов и дней Пушкина». А упоминание академика Василия Михайловича Истрина (1865–1937) требует некоторого пояснения. 28 августа 1901 года Лернер, служивший тогда в Тифлисе, спрашивал В.Я. Брюсова: «Получили ли Вы № “Нового Обозрения” с моей заметкой о мерзавце профессоре Истрине и о прочем? Она-то и была в ред<���акции> “Рус<���ского> Архива” и познакомила нас с Вами». В тифлисской газете «Новое обозрение» (1901. 21 августа, № 5795. С. 1–2) Лернер поместил отзыв о сборнике «Пушкинские дни в Одессе» (Одесса, 1900), где едва ли не половину текста посвятил статье еще не академика Истрина «Пушкин и русская литература» с характеристиками вроде: «…поражающая своей нелогичностью и общей нескладностью», «сплошно[й] курьез», «кичливое самомнение» и т.д. Эту заметку он первоначально отправил П.А. Бартеневу в «Русский Архив», но там напечатали рецензию Брюсова, который был достаточно критичен по отношению к ряду статей, но о работе Истрина не сказал ни слова.

Черта, очень характерная для психологии Лернера: он полагает, что Истрин читал его рецензию в провинциальной газете и восемь лет помнит о ней, все время желая отомстить ее автору, причем отомстить вненаучными средствами (еще раз он заранее обвинял Истрина в том, что тот будет возражать против присуждения ему академической стипендии).

На этом, казалось бы, рассказ можно и завершить, но к концу 1909 года Лернера и Модзалевского судьба опять свела на узкой дорожке, проложенной между разными газетами. 24 декабря Лернер писал: