Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Милостивый Государь Борис Львович! <���…>

Г-жа Волкенштейн сообщила мне, что Вы дали ей сведения, на основании которых она поместила в «Утре России» заметку, где обнаружение неизвестных стат<���ей> П<���ушки>на в «Лит<���ературной> Газ<���ете>» приписано Вам. «Новое Время» правильно поняло эту заметку; перепечатали ее многие другие газеты, столичные и провинциальные, и, уже опуская мое имя (совершенно логично), приписывают мою статью Вам. «П<���ушкин> и его совр<���еменники>» читают 1 ½ человека, а газеты – широкая публика.

Не понимаю, чем Вы руководствовались, сообщая репортеру сведения обо мне без моего позволения на то, и очень прошу Вас впредь этого не делать.

Не думайте, что я хочу «поднять историю», хотя имею полное право (даже, если хотите, обязанность по отношению к самому себе) это сделать. Поверьте, что среди людей, посвященных в дело, это произвело впечатление весьма невыгодное для Вас .

Обращаюсь к Вашему чувству справедливости. Скажите по совести, корректно ли Вы поступили. Результат получился, как видите, неприятный для Вас самого. Не все ведь читают «Нов<���ое> Время», и я легко могу прослыть по Вашей милости среди неосведомленных людей вором [413]. Думаю, что на моем месте Вы бы тоже жаловались и, быть может, даже очень громко. Г-жа Волкенштейн сказала мне, что доставила Вам вырезки из газет, в которых напечатала это неприятное не только для меня, но, хочу верить, и для Вас известие. Когда я у Вас был, они уже были у Вас, но Вы мне о них ничего не сказали : понимаю теперь, что Вам было просто совестно. Скажите, приятно бы было Вам, читая эту заметку, сознавать себя виновником незаслуженно причиненной мне обиды. Вы знаете по опыту, что каковы бы ни были наши отношения, я всегда с уважением и осторожностью отношусь к Вашей литературной деятельности, отдавая Вам должное. Позвольте же и мне требовать от Вас того же.

Если бы Вы признали, что я прав, Вы доставили бы мне этим полное нравственное удовлетворение, и тогда мне легко было бы предать забвению это досадное происшествие, над которым я во всяком случае ставлю крест.

Всем служить готовый Н. Лернер

Речь здесь идет о том, что для лучшего сериального издания, посвященного Пушкину и его эпохе, Лернер подготовил публикацию, ставшую в истории пушкинистики, как теперь выражаются, знаковой. Он атрибутировал Пушкину 7 анонимных заметок из «Литературной газеты» и в двенадцатом выпуске «Пушкина и его современников» за 1909 год напечатал большую статью (37 страниц журнального текста) «Новооткрытые страницы Пушкина». Еще до выхода выпуска в свет три петербургские газеты поместили известие об этой сенсации [414]. Как видим, Лернер провел свое расследование и узнал, что первоначальная заметка в «Утре России» принадлежала журналистке Ольге Акимовне Волькенштейн (1871–1942) [415]и основывалась на беседе с редактором «Пушкина и его современников» Модзалевским. Не будучи специалисткой, она приписала честь открытия авторства самому Модзалевскому. Лернер же посчитал, что ее намеренно ввел в заблуждение сам Модзалевский, хотя к моменту написания процитированного письма тот уже напечатал письмо в редакцию газеты «Новое время»: «М.г. В № 12125 “Нового Времени” в отделе “Среди газет и журналов” помещено известие о том, что в XII выпуске академического издания “Пушкин и его современники” мною опубликовываются заметки, вполне убедительно приписываемые Пушкину; сообщение это неверно: честь открытия некоторых любопытных статей Пушкина, появившихся в “Литературной Газете” Дельвига, но не включавшихся до настоящего времени ни в одно издание сочинений поэта, принадлежит не мне, а Н.О. Лернеру» [416]. И вовсе не случайно на полученном письме Лернера Модзалевский пометил: «Ответил на этот вздор 26.XII».

К сожалению, ответ Модзалевского в архиве Лернера не сохранился, но мы знаем письмо Лернера к нему от 27 декабря:

Милостивый Государь Борис Львович!

Возвращаю Вам конверт с вырезками. Жалею, что мне не удалось убедить Вас в справедливости моей жалобы. Дело не в увеличенной печени моей (думаю, что Ваша еще раздутее), а в реальной неприятности, мне причиненной. Вы сами пишете о «путанице» и вините в ней г-жу В<���олькенштейн>. Чем же виновата моя бедная печень? «Открытием» своим я вовсе не мечтаю стяжать славу Христофора Колумба, но мне досадно, что именно оно послужило косвенным поводом к заподозрению не Вас, а меня в каком-то покушении на чужое добро. Я писал Вам без раздражения, не чиня «нагоняя» Вам, а просто обращаясь к Вашей справедливости, – потому что думал, что Вам это тоже неприятно.

Заметку «Утра России» понял правильно не только я, но и те газеты, кот<���оры>е сделали вывод (естественно, повторяю), что я тут не при чем. Читайте ее: « Б. Л. М<���одзалевск>ий открыл и опубликовывает. Особенно интересно …» и т.д. Второе предложение логически подчинено первому. То же и в «Речи»: – « Коммиссия собрала. Здесь мы находим…» Остаюсь при убеждении, что Вы на моем месте действовали бы гораздо резче, чем я. Но забудем это. Пушкина про всех хватит, и можно заниматься им, не толкая друг друга. <���…>

Забыть, однако, не удалось. 28 декабря его спрашивал Гершензон про исход ссоры годичной давности: «Слышал я, что вы помирились с Модзалевским. Недавно читал я у Тургенева о Белинском: he was a great hater – и вспомнил вас» [417]. Лернер ему отвечал, уже имея в виду новый случай: «С Модзал<���евским> не ссорился и не мирился, а сохраняю холодные отношения с ним. Он не из тех людей, с кот<���оры>ми можно враждовать или вести дружбу: ни на то, ни на другое они не годятся по черствости душевной и житейской расчетливости. А повод недавно был. Во множестве газет моя находка была приписана ему, и я случайно узнал, что по его вине. Он неумеренно побеседовал с шустрой репортершей, кот<���ора>я ему поверила без прекословий. Все бы это ничего, но недавно в редакции “Н<���овой> Руси” ко мне подходит некто из газетной сволочи и вопрошает: “Скажите, пожалуйста, что это у вас за недоразумение с Модз<���алевски>м? чья, собственно, находка – его или ваша?” Я ничего не ответил, тошно было оправдываться в плагиате. (А всему причина – fatal désir de renommée: напечатал же он недавно, что “нашел в Москве” три стих<���отворен>ия Лермонтова, а нашел он их… в музее Бахрушина). Я плюнул: помню Ваш мудрый завет о “письмах в редакцию”» [418].

И здесь Гершензон постарался его вразумить: «Смотрите не в газеты, где Вашу находку приписывают М<���одзалевском>у, а в корень. Будущее – тоже в этом корне: там будет сказано, что нашли Вы. Не суетитесь и воспитайте себя так, чтобы инстинктивно не замечать Модз<���алевск>их, “Н<���овой> Руси” и проч. Вы – как Пушкин: презираете Ваш круг (умом) и живете его интересами, – без них Вам скучно; отсюда все Ваши волнения, раздражительность и пр. Это, извините, презрение раба к господину: есть другое, суверенное презрение: оно спокойно идет вперед, все видит и проходит мимо по своему делу. Чего и Вам от души желаю» [419].