Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

.S.P.B.

.2.III.

.MCMVII.

По этому документу можно установить приблизительно время, когда вы мне дали Балаганчик.

Но перейдем к встрече у Коммиссаржевской ( – а все-таки, как много места занимало это имя в нашей жизни. Нет ни одного воспоминания из периода 1906–1908 г., кот<���орое> не приводило меня к нему). Между прочим, мы перешли к вопросу о “сладострастии” в поэзии. Ваш брат высказался отрицательно, но упомянул, что у вас в стихах иногда проскальзывают соответствующие темы, но прибавил, что это еще не серьезно. Вообще – нам приходилось с ним иногда говорить о ваших стихах, и он часто указывал на серьезность многих ваших упражнений» (40. 15. 8 и об.).

Как видим, двух (и даже трех, если считать Анатолия Попова, брата Александра [445]) молодых людей объединяло искусство, причем самое актуальное на тот день. Театр Коммиссаржевской и конкретно блоковский «Балаганчик», дискуссии вокруг «мистического анархизма», письмо Мейерхольду, адрес Кузмина. Конечно, в Петербурге не было нужды в постоянной переписке, но с отъездом Томашевского за границу она установилась и была очень интенсивна. Когда Томашевский должен был вернуться после окончания учебы в Петербург, Попов подсчитал, что получил 198 писем и громадное количество открыток, сам же был менее аккуратен и ограничился всего 118 письмами. При этом письма эти нередко являются настоящими трактатами. Попов был более скуп на слова, а Томашевский покрывал своим очень мелким и далеко не всегда разборчивым почерком страницу за страницей. Все известные на данный момент письма хранятся в архиве Томашевского. То ли Попов вернул те, что сохранились, автору, то ли Томашевский копировал свои послания, но их в архиве довольно много. К тому же начальная часть писем Томашевского, отсутствующая в беловых автографах, обширно представлена в двух черновых тетрадях, и это позволяет нам составить достаточно полное представление о характере переписки и ее изменениях за 4 года.

В 1908–1909 гг. едва ли не половину объема занимают стихи и их разборы. Больше стихов посылает Вир (под этим псевдонимом выступал Попов), строже и подробнее анализирует Томашевский. Попов посылает в Льеж перечни вновь выходящих книг, как приобретенных, так и узнанных по газетам или понаслышке, кое о каких новинках пишет весьма подробно, сообщает свои мнения о выставках и спектаклях, где побывал. Томашевский в эти годы часто пишет своеобразные эссе о современных поэтах, иногда превращая их в лирические фрагменты (особенно там, где речь заходит о Блоке), довольно много в его письмах рассуждений на философские темы и о проблемах эстетики. Начиная со второй половины 1909 года общие рассуждения становятся сравнительно редкими, литература предстает в своей конкретике. Следуют разборы популярных в те дни произведений (например, Л. Андреева) и литературного процесса в общем. Тогда же он посвящает много места разбору переводов с французского языка на русский (чаще всего уделяя внимание Брюсову, стихи и переводы которого ставил не слишком высоко), очеркам о французской литературе, а также делает несколько любопытных анализов неверно, с его точки зрения, понимаемых явлений этой литературы [446]. В 1910 году к этому прибавляются и рассуждения о ритме и других поэтологических категориях. Поначалу они еще связываются с суждениями общего порядка, что мы увидим далее, но постепенно анализы становятся все более конкретными и рассчитанными

Начинается все с очень конкретных, практических для начинающих поэтов вещей. Так, в письме от 8 января 1909 Вир говорит: «Между прочим, хочу вам сделать одно замечание, дать один совет. В 5 письме вы пишете: “Положительно, 4х-стопный ямб – самый родной мне размер. Им я владею с большей легкостью, чем каким-либо иным, и его ясная отчетливость подчиняется многим и разнообразным душевным движениям”. Затем перечисляете ряд стих<���отворений>, написанных этим размером, и в заключение высказываете очень нехорошее желание: “Меня так и подмывает отказаться от иных размеров, кроме этого…” Пожалуйста, не вздумайте исполнить вашего желания. Помните, что этим размером пишут все кому не лень. У меня этим размером написано много стих<���отворений> – он красив, гибок, удобен, этого отрицать нельзя, но нужно уметь брать другие размеры. Бальмонт тем и замечателен, что в многочисленных своих стихотв<���орениях> он редко употреблял 4х-стопный ямб…. И я ему удивлялся…. То же и В. Иванов… А у Брюсова уже этого нет. Он этот размер любит… А вы возьмите современных рифмоплетов, напр<���имер>, Рославлева, Новицкого, возьмите большинство молодых бездарностей, пишущих так называемые “эротические” и “городские” стихи, и вы везде увидите и услышите 4х-стопный ямб…. Так что не советую вам увлекаться этим размером и стараться исполнить свое желание. Вот мой совет» (38. 42. 1). Как видим, рассуждение вполне дилетантское, нисколько не обличающее глубокого понимания связи размера и семантики. Конечно, и Томашевский в ответе, датированном 23 января (известен нам по черновику), еще далек от тонкости суждений, преобладает неуместная оценочность, которая будет элиминирована из его размышлений очень скоро, но все же некоторые перспективы уже заметны, прежде всего потому, что, не зная стиховедческих статей Белого, Томашевский прочитал его недавние стихи и понял, что старший поэт вносит в звучание традиционного четырехстопного ямба совсем иные ритмические вариации.

Вот этот ответ:

«Вы развиваете сперва мысль Пушкина:

Но ведь не следует забывать, что Пушкин не знал узорности размера. Для него размер был проторенной дорожкой, по которой легко идти. Теперь же размер играет иную роль. В настоящее время мы видим пересмотр всех размеров. То, как теперь пишут, – не похоже на прежние метры. С прежней точки зрения 4х-стопный ямб дискредитирован. С новой точки зрения его предстоит реабилитировать. И в нем есть что реабилитировать. Это я, напр<���имер>, увидел, когда встретился с этим 4х-стопным метром в последнем № Весов. Уж кажется на что затасканный размер, а там он запел совершенно иначе. Выписываю на случай, если у вас нет под рукою (т.к. это отрывки, то не ищите смысла)

И открывается над нами [447].

Нет, наша задача – не распылиться на тысячи размеров (это не заслуга, а особенность Бальмонта. Нельзя это смешивать), а идти твердо одной дорогой. Если она звучит одним метром, то разве от этого хуже? Да и затем – если заслуга открыть новый размер, то еще большая заслуга открыть такой засаленный размер, как этот “низкий” метр» (40.11. 47 об.).