Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Т<���аким> обр<���азом> позолота – сам рифмуется с лотосом .

Или, например:

Т.е. последние два стиха читать нужно:

___________

Новшество, на к<���о>т<���орое> можно вполне обратить наше внимание. Оно открывает простор. Теперь молитва может, кроме слов битва, бритва, ловитва может <���так!> рифмоваться с бесчисленным количеством двойных рифм. Напр<���имер>, молитв – овит в и т.д. Теперь ангел , к<���о>т<���орое> рифмой имело только слово, почти одинаковое, именно архангел , рифмуется с: туман – гел … иотроп . Напр<���имер>:

или:

И, в общем, это не так трудно, но не режет особенно ухо [584].

А вот – о «Книге разлук»:

Сол<���огуб> с его правдивостью особенно ярко выразился в рассказе « В толпе », в к<���о>т<���ором> звучит симфония обратного человеческих душ, возглас, затаенный в глубоких, мутных омутах человеческого сердца… Темно и страшно в глубине черно-зеленых вод, спокойных и недвижимых, как вечность, «как бессмертная, вечная вечность»… (В. Иванов). Затаенно-сладостно опуститься в глубину омута, и резкий ужас охватывает, когда наклонишься над матовой поверхностью зеленых вод и встретишь свой двойник с широко открытыми глазами. Так и рассказы Сол<���огуба>. И в их загадочной и темной глубине, полной ужасов, скрытых сумраком вод, – напевностью слов – видишь отблеск своего двойника, встречаешь то, что таится в нашем сердце и что колышется, как матовые воды омута… Я люблю Сологуба, люблю его рассказы, их неуловимую жуткость… Я люблю магию его слов, очаровывающую, завлекающую и окутывающую невидимыми чарами, утомными и хитрыми чарами Недотыкомки, к<���о>т<���орая> и волнует нас и влечет к себе, как бездна влечет к себе взоры человека, стоящего на ее краю и теряющего опору. В рассказах Сол<���огуба> есть что-то, что волнует меня так же, как никогда <���так!> волновали меня «Преступление и Наказание», «Записки из Мертвого Дома», как волновали произведения Гоголя (Портрет, Нос, Записки сумасшедшего, Вий и др.). И Сологуб идет по той же дороге, где шли и Гоголь, и Достоевский. <���…>

Я вдвойне уважаю Сологуба, ибо из всех современных писателей он ярко и четко выясняет свою личность, раскрывает свою душу… И все его стихотворения, и рассказы, и романы правдивы, и им я более верю, чем Блоку в его исканиях «Прекрасной Дамы», или холодностальному Брюсову с его переживаниями, к<���о>т<���орые> кажутся не живыми, но застывшими, и его красивыми скульптурными группами, чем хотя бы Городецкому с его «барыбством» и др.

Самое замечательное в Сологубе (для нашего времени) то, что он никогда не бил на эффект, но писал просто то, что ему нужно писать – и в результате он уважаем более, чем другие, он понимаем более, чем другие, и он останется для будущности наверно – в этом я не сомневаюсь, как и в других.

Все его вещи, читанные мною, <���…> все это обрисовывало мне образ Сологуба – грандиозный в своей правдивости, ясности и поразительности. Да, именно поразительности. Никто меня так не поражал, как Сологуб – магией стихов, удивительно-интересными, странными темами рассказов, жуткими напевами слов, таких простых и таких странно-затаенных… Я полюбил Сологуба давно и буду его любить всегда, как люблю Достоевского, Гоголя, часто-часто Лермонтова, у к<���о>т<���орого> очень часто встречаются проблески в «бессмертную, вечную вечность»… Пред взором его вечность лишь мелькнула, но…

И Сологуб отрекся от мира и предался Дьяволу, к<���о>т<���орый> один может помочь ему в создании собственного «кумира», и он достигает вершин, недосягаемым <���так!> иным людям, вершин

«Литургии Мне» [585].

Даже пьеса, получающая сперва уничижительную оценку: «В общем – чепуха» [586], после спектакля оборачивается к нему интересной стороной, особенно при сравнении с «Черными масками» Л. Андреева: «” Ванька-Ключник и Паж Жеан” . – Сцена разделена на две половины. Сперва идет действие на левой. Потом занавес левой закрывается и открывается на правой…. Всего 24 двойных картины. Хорошо стильная постановка Евреинова. Декорации Евсеева, его же занавеси – хороши. Бецкий – Ванька, Жеан – Закушняк – великолепны, хороши были до удивительности. В общем скажу, что все играли прекрасно. Никто не переигрывал, никто не доигрывал. Все было на месте, ясно, определенно. Хорошо играли артисты мелких ролей, напр., веселые девушки в кабаке и в трактире. В общем, “ В<���анька>-К<���лючник> и П<���аж>-Ж<���еан> ” произвел на меня большее впечатление, чем “ Черные Маски” . Гораздо большее. В самой вещи Сологуба много чисто русского, остроумного, неподдельно веселого… XVIII век был вполне стилен, красив, изящен… Этому, понятно, всему помогали артисты, декорации и пр.

Что я попал на “В<���аньку>-К<���лючника> и П<���ажа>-Ж<���еана>” – это хорошо» [587].

И для этого времени вполне естественно, что очень высокую оценку получает «Творимая легенда», которую и Вир, и Томашевский читают с перерывами, но мере выхода в свет отдельных ее частей. Чтобы завершить цитирование писем Вира, приведем фрагмент из письма от 3 февраля того же 1908 года: «Читал я 7 альманах “ Шиповника” <���…> Тонкая ирония Франса так интересна в сопоставлении с острой иронией Сологуба, совсем отрекшегося от мира и ушедшего в себя. II ч<���асть> “ Навьих Чар” очень хорошо дает знать об этом. Здесь нет жизни мира – здесь жизнь Сологуба, здесь его “мир”. “ Весь мир в одних моих мечтах” – говорил он давно, давно…. То же жуткое смешение призрачной жизни с жизнью действительной, бред, в к<���о>т<���ором>, быть может, истина и обыкновенная действительность – все это красиво и дает роману особый интерес. Изысканность языка, его отделка, иногда отточенность, странные, но красивые обороты – все это ярко отличает Сологуба от прочей писательской братии как писателя, хотя и взявшего начало у Достоевского (что очень хорошо), но ставшего действительно самостоятельным, цельным поэтом-писателем. Все-таки скажу, что I часть лучше, быть может, потому, что она была первая, новая , а здесь все известно, но все-таки I часть, безусловно, интереснее» [588].