Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

А.А. СИДОРОВ: основной пафос доклада был устремлен к тому, чтобы доказать, что символизм проломил рамки чистой литературы и стал миросозерцанием. «Разница масштаба», о которой говорил Г.И. Чулков, воскрешает перед нами разницу между петербургской и московской школой. Крахтовский кружок – филиал «Мусагета» – имеет все права на внимание русской книжной культуры. После А. Добролюбова Элис был самой трагической фигурой русского символизма. Он более гениален, чем талантлив. У него не было неизбежного фундамента формальных предпосылок, которые могли бы из него сделать поэта. Что же касается его переводов, то если есть где-либо в русской переводческой литературе перлы , то к ним принадлежат переводы.

Изучение Боделэра для эпохи около 1910 г. было чрезвычайно серьезной и строгой школой. Это имя заставило всех, имевших отношение к символизму, присмотреться и к задачам поэтики, и к задачам формальной композиции стихотворений, и к задачам символического мировоззрения. Здесь докладчик скорее даже преуменьшил значение Боделэра. Оппонент указывает на некоторые работы Крахтовского кружка: С.Я. Рубанович дал изумительные переводы забракованных пьес Боделэра; ряд докладов из среды молодого «Мусагета», прочитанных тогда, имели бы значение и в настоящее время для ГАХН. Такова, по мнению оппонента, и его собственная детальная работа по обследованию переводов Стефана Георге из «Цветов Зла». В заключение А.А. Сидоров отмечает, что русский символизм в широком смысле переживает сейчас волну заслуженного внимания, которое особенно приятно констатировать в общем направлении работ подсекции русской литературы.

И.Н. РОЗАНОВ: докладчик указал на 4 стороны материала по “русскому боделэрианству»:

1. Боделэр в претворении русских символистов.

2. Боделэр в переводах

3. Боделэр в отзывах.

4. Боделэр в жизни

Но не обо всех этих сторонах доклад дает полное представление. Элис недостаточно известен, чтобы, говоря о нем, можно было обойтись без цитат. Докладчик напрасно ограничил свою работу московскими символистами и не назвал поэтов, интересных по сравнению с Боделэром – как, например, Сологуб, Александр Тиняков.

Б.В. ГОРНУНГ: в докладе смешаны 2 темы – 1. тема историко-литературная, где можно построить этюд о влиянии Боделэра на русский символизм, и 2. тема о русском боделэрианстве с точки зрения философии культуры. Доклад С.Н. Дурылина относится ко 2-й теме. Следовало поставить вопрос о судьбе учений такого типа, как Боделэрова; они всегда выходят за пределы литературного и для литературы оказываются бесполезными. В этой области Боделэр ждет такого исследователя, каким был Жирмунский для Брентано. Боделэр как учитель, вероятно, еще долго останется живым и не отойдет в область истории литературы, тогда как чисто литературное влияние Боделэра уже отошло в прошлое.

Наконец, докладчик указывает, что в настоящее время еще нельзя говорить о серьезном изучении Боделэра ни на Западе, ни в России. Как следствие недостаточно серьезного отношения к изучению Боделэра на русской почве является, напр., Сергей Кречетов с его вульгарным и примитивным демонизмом и садизмом; такие явления даже вдохновляют на борьбу с Боделэром.

По вопросу о Тургеневе оппонент замечает, что Тургенев Боделэра знал . Но, по компетентному указанию Л.П. Гроссмана, никаких биографических данных о каком-либо интересе Тургенева к Боделэру установить нельзя.

Б.В. НЕЙМАН указывает на книгу киевского исследователя Радзевича о влиянии Боделэра на Тургенева. Из русских боделэрианцев следовало еще привлечь А. Мирэ с ее стихотворениями в прозе.

Н.К. ГУДЗИЙ находит, что настоящий доклад – один из интереснейших в русской подсекции за текущий год. Его хочется рассматривать как в известном смысле программный – на тему о боделэровском влиянии; он живо подводит нас к проблеме боделэровской культуры в русском эстетическом сознании известной поры. Может быть, фигура Элиса выдвинута в ущерб общей перспективе, но услышать о ней было любопытно так же, как в предыдущем докладе С.Н. Дурылина – об Александре Добролюбове. Если же расчленять данный доклад на детали – к нему можно было бы заявить ряд историко-литературных претензий.

С.Н. ДУРЫЛИН указывает, что тема доклада была и уже, и шире того, чего от него ждали. Для него Боделэр представлял жизненный интерес. Наряду с Тиняковым могут быть названы Курсинский и Головачевский. Типологически все они названы в Брюсове, но то, что у него – большая картина, здесь – миниатюра.

Что касается рассмотрения материала поэзии Боделэра, прямо влиявшего на тот или иной цикл русских поэтов, то эта тема потребовала бы такого формального подхода, который совершенно не оставил бы места для всей «мемориальности» и для всех культурно-исторических справок. Боделэр – поэт пластик по преимуществу. Во всем своем багаже метрическом, эйдологическом и стилистическом Боделэр – типичный традиционалист. Тургенев у Флобера находился у колыбели новой французской поэзии и возможность встречи с Боделэром и испытанного влияния не исключается. На замечание Д.С. Усова докладчик указывает, что Вячеслав Иванов выбрал произведения Боделэра, говорящие о нем как об учителе жизни. Что касается И. Анненского, то это – индивидуальный угол русского символизма, так же, как и Ф. Сологуб.

Заседание закрывается в 22 ч. 20 м. [701].

Приведем также тезисы к этому докладу:

1. Литературная школа русского символизма создалась под преимущественным влиянием и воздействием французского символизма; участие в ее судьбе немецкого и английского символизма несравненно менее заметно.

2. Наиболее постоянным и прочным влиянием на русских символистов следует признать из всех французских поэтов влияние Бодлэра.

3. Усвоение Бодлэра и его поэзии со стороны его формы и содержания началось в русской поэзии еще гораздо раньше появления школы русских символистов. Бодлэр впервые вышел в русскую поэзию как поэт города (со стороны содержания) и как автор стихотворений в прозе (со стороны формы).

4. Будучи переводим еще в 60-х годах XIX ст. Бодлэр не вошел в творчество поэтов 60-70 г. Наоборот, с появлением первых символистов в начале 90-х г. Бодлэр не только становится одним из наиболее часто переводимых поэтов, но и входит тесно в собственное творчество первых символистов.

5. Для первых символистов Бодлэр был знаменем нового содержания, вносимого в поэзию поэтами нового искусства.

6. Сильное влияние и прямое заимствование содержания и основной теоретической темы Бодлэр<���а> находится в стихах Мережковского, Бальмонта, Брюсова и меньших поэтов 20 г. <���так!>

7. Изучение Бодлэра со стороны его формально-творческих задач и методов было начато еще в 80-х годах А.И. Урусовым и усиленно продолжено в 90-х.