Евгения Баранова - Номинация «Поэзия»

Когда мы жили в Сибири,
Денег ни у кого не было,
И мать ходила на завод просто так, чтобы не потерять работу.
Она поднималась в шесть утра,
На кухне выпивала кофе и выкуривала сигарету,
Потом надевала дубленку и выходила на темную остановку Дружба,
Ждать заводского автобуса.
Я не помню, какое в Сибири лето,
Но помню страшные ослепительные зимы,
И в моих воспоминаниях мать
Всегда в заиндевевшем автобусе смотрит
Сквозь мутное стекло на дорогу.
У нее губы в жирной бордовой помаде,
И над губами светлые усики покрыты инеем.
Она смотрит перед собой
На дорогу.
Наверное, все было совсем по-другому,
И она в своем автобусе говорила с бригадиром и работницей столовой,
Или вообще, может быть, она никогда не работала на заводе,
Сейчас мне кажется, что она никогда
Не работала на заводе, и мы никогда не жили в Сибири,
Никто никогда не жили в Сибири,
А Сибирь — это такое место, где никто никогда не бывали,
А только и знают, что говорить:
«Вот когда мы жили в Сибири и строили ГЭС…»
Я люблю еще рассказывать,
Как мы детьми ходили на плотину
В минус тридцать, чтобы быть на льду,
На большой белой равнине.
Но это все неправда,
Потому что память намного сложнее,
И она сама в себя влагает разные вещи
Про мою мать, про меня, про моего отца,
Который Сибирь ненавидел.

И я думаю, что память — это такое место,
Где ненависть и злоба превращаются в сантименты и боль,
И память вмещает в себя все вещи,
Которые никогда, никогда, никогда не случались с нами.

Отец Сибирь ненавидел,
Он так и говорил:
«Я тридцать лет был в ссылке,
Страшная, страшная земля», — он говорил.
Он говорил: «Я приходил с работы,
Ложился к стене лицом, лишь бы ее не видеть,
Сибирь,
Лишь бы на нее не смотреть,
Сибирь,
И думал
О степи,
О белой, белой степной выгоревшей траве,
О мякоти алой растрескавшегося арбуза,
Только бы не смотреть на тесноту Сибири…»
Мы жили в этом смертоносном тесном краю,
Мы жили и видели сосны,
Мы собирали подснежники на горе,
А когда спускали воду на ГЭС,
Мы смотрели на белую воду, и на лицах
Она оставалась
Сложной влагой забытия и боли.

Из окна его машины
Были деревья,
Была серая асфальтовая дуга
В белых голодных сугробах,
И он кричал:
«Это наша страна!
Это наши бесконечно жестокие сибирские земли!
Это все, на что хватает глаз,
Все это нам принадлежит,
И я это все ненавижу…»

Это была Сибирь,
И ее не назвать одним словом,
Только словом «Сибирь»,
Но по отдельности если мы называли ее:
Вот Ангара,
Вот Братское шоссе,
Вот Три сестры,
Вот Лысая гора,
Вот Усть-Илимская ГЭС,
Вот Усть-Илим,
То Сибирь рассыпалась.
Даже если мы говорили:
Вот это наша тайга,
И тогда Сибирь рассыпалась.

Когда мы жили в Сибири, у нас не было денег,
У нас не было памяти и не было любви,
А был только один
Длинный душный тяжелый день,
В котором мы жили все вместе
В одном беспредельном теле
И были одним взглядом,
И были одной болью.
А еще мы бесконечно ели,
И покупали еду,
И готовили еду,
И говорили о еде,
И боялись, что еда закончится,
И боялись, что она исчезнет,
Боялись за еду.

Когда мы жили в Сибири, у нас не было любви,
Было одно бесподобное длинное тело на всех,
Оно, тесное и многоротое,
Всегда было голодным и злым.

Сейчас мы не живем в Сибири,

У нас совсем не стало любви,
Потому что любовь
Это маленькая невидимая вещь,
Почти как Сибирь или память,
Или еще что-то такое,
Саднящее,
Непохожее на людей
И людям не принадлежит.

Когда мы жили в Сибири,
В нас ничего не было,
Мы все были затонувшие деревья,
Мы были распахнуты,
Мы были скованы холодом,
Мы были страшные люди,

Как дерево неуклюжее,
Слепленные между друг другом
И темного цвета намокшей бездомной коры.
Мы жили в Сибири, и в нас ничего не бывало,
Потому что не было ни нас, ни Сибири,
Но у нас был тяжелый, тяжелый, тяжелый
Бессмысленный труд,
Мы производили существ
И погибали в пространстве.

Когда мы были сытыми,
Мы были счастливыми,
Так мы и говорили,
Что если ты сыта,
Значит в тебе живет радость,
И больше ничего не нужно.
Мы выходили из дома и шли на остановку Обелиск,
Мы выходили из дома и шли через пустырь к магазину Тридцатка,
Мы выходили из дома
И шли на гору за подснежниками и смотреть на ГЭС,
Тогда мы говорили о еде,
Как мать станет делать кабачковую икру,
Как бабка купит мешок сахара и наварит самогону,
И еще вот так:
Берешь сухарики кириешки со вкусом бекон,
Берешь картошку, берешь майонез, берешь огурцы,
Если тебе нравятся фрукты в салате,
Тогда берешь половинку зеленого яблока,
Только кириешки сразу не высыпай,
Когда поставишь на стол, только тогда кириешки
И бери обязательно из черного хлеба.

Когда мы жили в Сибири,
Бабка покупала на всю зиму коробку окорочков
И хранила ее на балконе,
Оберегала ее от голодных замерзших птиц,
Она надевала фиолетовую кофту,
Брала топор и шла разделывать окорочка,
А потом говорила:
«Приходите на окорочка!
Берешь окорочка,
Маринуешь с лимоном и майонезом,
Потом натираешь перцем, и в духовку.
Суп сварила с ножками!
Приезжайте на рулетики из окорочков!
Приезжайте на пирожки с окорочками!
Потушила картошку с окорочками!
Приезжайте есть!»

Когда мы жили в Сибири,
Мы ходили на могилы
И оставляли там еду,
А когда возвращались домой,
Я тосковала по котлеткам
И конфетам, оставленным на земле.

Когда мы жили в Сибири,
У нас не было времени,
Вообще никакого времени.
Все ориентировались по настенным часам,
По башенным часам на остановке Яросама,
По наручным часам,
И все были вовремя,
Вовремя приходили на работy,
Никто никогда не опаздывали,
Потому что в пустоте
Мы были быстрые и точные,
Мы были пустые и быстрые,
Мы были бессмысленные,
Как шарики воздушные
На сером ветру.

я голос своего голоса
язычник своего колокола
стекла на краю сколотого
сечение
острота