И Кафаоглу - Современная греческая проза

Я остался один. Деревянные балки в доме скрипели, казалось, им было больно. Влажное и скользкое тепло разливалось по комнате, как будто болото входило в дом и постепенно его пожирало.

Меня охватила невыносимая сонливость и, безвольно облокотившись на диван, я отдался в удушающие руки сна. Кот помял мне ногу и свернулся рядышком. Слыша звук удаляющейся коляски, я почувствовал, как весь мир, все люди, удаляются, словно преходящая картинка, картинка, которую кто-то на секунду проявил, но ей уже не суждено было появиться вновь. Почувствовал, что как Гаврил, так и я, были какой-то снятой невидимой рукой фотографией, засвеченной, пережженной – не светом, а тьмой.

Я запускаю руку в большую прозрачную банку. Виновато оглядываюсь, а затем вытираю ее кое-как грязной тряпкой, которую я нашла висящей на двери. Это точно так, как я и представляла – словно запускаешь руку в муку, только она красная, и, наверное, более сухая. Как ни вытирай, не оттирается. Я хочу проделать то же самое и с другими сосудами, выстроенными в ряд на деревянной скамье. Соседняя синяя, чуть поодаль цементно-зеленая, она серебрится под лампой. Голос продавца магазина выхватывает меня из оцепенения. Он рычит что-то по-французски, я его не понимаю и ухожу, не сказав ни слова. В карман я тайком насыпала горсть красного кадмия и, пока я иду, он понемногу просыпается внутрь сквозь мои широкие штаны. Я иду вперед, оставляя за собой красную сухую реку.

Яркое солнце меня ослепляет. Красной рукой я делаю козырек от солнца у лба и забиваюсь в узкие деревенские улочки. Дома оранжевые, красные, розовые. Все выкрашены охрой. Я уже второй день нахожусь в этом месте, моя гостиница вот здесь, чуть ниже, но я еще не хочу возвращаться. Группа туристов фотографирует мраморный источник. В тени платана пьянчужка старик с наслаждением отпивает из стакана с разведенным пастисом. Запах аниса бьет мне в нос. Я заворачиваю за угол и вижу перед собой Мики Мауса. Большие мышиные уши выглядят гигантскими на фоне побеленной стены. Ему, наверное, жарко. Он веером обмахивает свою шею, как в театре.

Я немного смущена. Красный порошок скользит по моей ноге. Я иду дальше вниз, на маленькой площади какие-то приготовления. Я резко поворачиваю голову и вижу, как он идет за мной следом. Он кажется маленьким и ловким. Я останавливаюсь и сажусь на тенистый порожек. Разглядываю двух музыкантов напротив в твидовых кепках и клетчатых рубашках. Пот, растекающийся по мне изнутри, смешивается с красным кадмием. «Кадмий вреден», – думаю я. Поднимаю взгляд, Мики Маус стоит там. Я вижу его глаза, он похож на ребенка. Он кланяется и преподносит мне пластиковый цветок. Рука у него загорелая.

Ноги волосатые. Я беру цветок и делаю вид, что пытаюсь стянуть с него маску. Он качает головой и исчезает.

Я сержусь и убегаю прочь. Мощеная дорожка очень грубая для сандалий, в которые я обута, ногам становится больно. Я думаю, что сейчас расплачусь – мне жарко и больно, и где-то по дороге у меня потерялся пластиковый цветок от Мики Мауса. Я одна, он больше за мной не идет. Я закрываю глаза и облокачиваюсь на оранжевую стену. Я хочу, чтобы подул ветер, но вокруг густая жара. Красный порошок становится вязкой жидкостью и течет по моему бедру. Не успеваю я открыть глаза, как чья-то рука с силой меня хватает. Открывается дверь, засасывает меня внутрь и тотчас снова закрывается за мной. Я ничего не говорю. Тут прохладно и темно. Пахнет прокисшим вином и чем-то синтетическим. Пара рук удерживает меня в неподвижном положении. Мы ложимся на пол. Я хочу потрогать его лицо, но он мне не позволяет.

Через десять минут он уже кончил. Целует меня. Встает, открывает дверь и замирает. Прежде чем он исчез, я успела увидеть его очертания. Он худой, с двумя большими мышиными ушами. Он что-то говорит мне, но я не понимаю. Я быстро одеваюсь, хочу его догнать. Выскакиваю, запыхавшись, на улицу. Три старухи, прогуливающиеся по деревне, разглядывают меня с любопытством и брезгливостью. Я ищу какую-нибудь витрину, чтобы посмотреться. Иду аккуратно по стеночке и проскальзываю в дверь пансиона «Сан Мишель». Поднимаюсь в номер и сразу же запираюсь в ванной.

На правой груди я обнаруживаю ярко-красный отпечаток ладони. В кармане моих штанов еще осталось немножко порошка. Остальное просыпалось по дороге. По пятке струится разлив алой реки. Я думаю, что мне надо бы хорошенько оттереться, чтобы смыть краску. А ведь красный кадмий вреден. Я полностью раздеваюсь и встаю под душ. Я еще не открыла воду. Из меня теперь изливается новый красный ручеек. У пальцев ног он разветвляется, чтобы затем снова слиться воедино на дне ванной. Я пробую его кончиком языка. На вкус как железо. Я открываю кран с горячей водой и слышу, что меня зовет мама. Я задержалась, говорит она, а ведь я еще слишком мала, чтобы гулять так одной.

В трехэтажном частном доме на улице Геродота в полуподвальной комнатке проживала Виктория. Окно на улицу всегда было заперто, а снаружи на нем красовалась непропорционально толстая железная решетка, подобной которой не было ни на одном другом окне в здании. Ни в полуподвале, ни в подвале, ни слева, ни справа от чугунной входной двери. Похоже было, что в той комнате слева проживал какой-то особо опасный заключенный. Так мы решили с одноклассниками, так оно и было еще долгие годы спустя, пока частный дом не был передан в подряд под застройку участка новым зданием. Но архитекторы решили сохранить старый фасад, представляющий историческую ценность, и на днях, проходя мимо, я заметил, что никто не снял и ту решетку с левого окна полуподвала. Только вот Виктория умерла не меньше двадцати лет назад. Как и Министр.

Семья Министра был родом из далеких мест, из критского плоскогорья Ласитион. Он избирался депутатом от Ираклиона. И о сам, и дед его, и отец его. А когда он женился на красавице Маро Мавролеонтос, знаменитой в послевоенных Афинах не только тем, что была она красавицей и прекрасной хозяйкой, но и владелицей огромного состояния на аттическом побережье, они решили жить на улице Геродота, чтобы быть ближе к Парламенту и к министерствам. Они могли бы жить в своем доме в Глифаде или построить новый рядом с семейной гостиницей в Кавури. Немногие могли похвастаться двумя с половиной гектарами в Вулиагмени. Но Министр и слышать об этом не хотел. Они будут жить в Колонаки! И из-за его рабочих обязанностей, и из соображений безопасности. «Но какой еще безопасности, Костас, дорогой…» – снова и снова (совершенно справедливо) повторяла Маро. «Маро, тут еще есть и Виктория, не забывай об этом», – таковым аргументом отвечал он на каждое высказывание пожелания переехать в какое-нибудь место, откуда будет видно море.