Сергей Коняшин - Бригантина в песках

От лап судьбы Алла Ад-Дин.

И по приказу Чингисхана

Любой ценой догнать врага

За шахом в земли Хорасана

Пошли монгольские войска.

Вперёд – напористо и резво,

Оставив где-то позади

В тылу развалины Хорезма

И грабя всё, что впереди.

На запад – в чуждые пределы, –

Чтобы убить того, кто смел

Послать туда из луков стрелы,

Где не хотели его стрел,

Кто приказал рубить мечами

Тех, кто приехал без мечей,

И кто трусливыми ногами

Теперь пришпоривал коней.

Суд совершён. Страна Аллаха

Превращена в багровый чад.

И, как невысохшая плаха, –

Её углы кровоточат.

Не призывают муэдзины,

Как в дни великой старины,

К молитве мёртвые руины

Своей разрушенной страны.

Сожжён и вытоптан конями,

Мавераннагр 20 20 Мавераннагр – междуречье Сырдарьи и Амударьи. лежит в золе,

Завален мёртвыми телами

На окровавленной земле.

В свинцовом небе – шлейфы дыма.

В огне – роскошные дворцы,

И в них смердят невыносимо

В застывших позах мертвецы.

Там, где был край, богат и светел,

Разверзся сонм кровавых бездн,

И заносил горячий пепел

Надменный царственный Хорезм.

Октябрь – ноябрь 2004

Москва

Круг луны над волнами размыт, одинок и несветел.

Крупной рябью топорщат морские просторы ветра.

В ледяном и суровом краю распоясался ветер.

И, вцепившись в борта, словно нервы, дрожат леера.

В диком визге норд-оста звучит одинокая тризна.

Это реквием шторма опять затянул такелаж.

В этой песне рыдает и стонет от боли отчизна.

И, скорбя о родных, её слушает весь экипаж.

Напряжённо шипят и сопят озверело форсунки.

Судно гладким форштевнем уходит в седую волну.

Неподвижно и молча застыли на палубе юнги.

И пробоина медленно тянет эсминец ко дну.

Эти серые волны вгрызаются в волчьем угаре

В накренившийся левый пробитый торпедами борт.

И разбитые головы кружит от смрада и гари,

Словно рвётся огонь из разорванных кровью аорт.

На обугленной палубе – дым и убитые люди.

Старый боцман – как будто разрублен десятком секир.

Он упал среди гильз у ещё не остывших орудий.

Рядом с ним после взрыва убитым упал командир.

Волны давятся трупами в злой синеве полумрака.

Ледяной кипяток, как из крана, сочится из пор.

Океан забирает погибших друзей с полубака.

Растворяется в сизом тумане немецкий линкор.

Исподлобья следя за шагами крадущейся смерти,

С иступленной досадою шепчет один из ребят:

«Вас заставят за это ответить, фашистские черти!

Нам недолго осталось до встречи – за нас отомстят!»

Мрак студёной воды обжигающе вязок и колок.

Тяжело и мучительно так на плаву умирать.

А в немецком тылу где-то есть украинский посёлок,

Где ушедшего сына с войны дожидается мать.

27 ноября 2004 г.

Москва

Снега лежат на чёрных ветках

Неаккуратно.

Нам – лишь вперёд в рубцах и метках,

А им – обратно.

Нам – сухари на стол и воду,

Чтоб вымыть руки.

Мы умирали за свободу.

Они – со скуки.

Им – магазинные витрины,

Они богаты.

А нам – другие магазины

И автоматы.

Заградотряд бил наши спины

В поту и в пыли,

И тюрем смрадные картины

Не их гноили.

В траншеях, вырытых руками,

Мы – ниц лежали.

И в них фашисты шмайсерами

Нас – убивали.

Душистый пар и водка с перцем

В горячей бане –

Им не лежать с пробитым сердцем

В Афганистане.

Им – радость жизни и поблажки

Счастливой доли,

А нам – увядшие ромашки

И чувство боли…

Февраль 2005 г.

Соловки – Архангельск

Воспевал я город флотский,

Полный горя и свинца,

Как поэт и бард Высоцкий –

Черногорские сердца.

Я не то, чтобы старался

Быть отличным от других,

Пусть не там, где надо, дрался,

Но всегда – среди своих.

Просто часто мне казалось,

Что не то всё и не так,

Что не та мне жизнь досталась,

Что я волк среди собак.

К мести жаркие стремленья

Был унять не в силах я,

Постаревший днём рожденья

На четыре летних дня.

Разгружавшие бананы,

Что пришли из дальних стран,

Мы не знали, что в те страны

Ездил с третьего пацан –

Тот, что вечно оставался

Ни при чем и не у дел,

За еду ни с кем не дрался.

Видно, есть он не хотел…

Я не сравнивал две жизни –

С той и с этой стороны,

Как не сравнивают в тризне

Поминания и сны.

2 марта 2005 г.

г. Москва

Поглаживая ровные квадраты

Ребристой металлической рубашки

Ещё не расчекованной гранаты,

Молился я, чтоб не было промашки.

В моих ногах угрюмой болью ныли

Неглубоко засевшие осколки,

И выбивал пучки бетонной пыли

Из стен свинец, пока мы не умолкли.

Мне в жизни убивать не приходилось –

И на друзей взглянул я виновато,

И в дальний угол тихо откатилась

С невырванным кольцом моя граната.

Нас на руинах дома окружили,

И снайпера в прицелах нас держали.

Мы друг за другом молча выходили

И обречённо руки поднимали.

В плену меня держали не со всеми,

В другом подвале, маленьком и чистом.

Я по-арабски объяснился с теми,

Кто в нас стрелял, что я был журналистом.

Меня стерёг муджáхид из Кабула,

Шутил о смерти весело и тонко.

И как-то раз в подвал мой заглянула

Худая смуглолицая девчонка.

Она была сестрой сторожевого

И показала щели под стеною,

Сказала, что к побегу всё готово,

И она хочет убежать со мною.

Она пришла в условленное время,

Взяв АКМ, штык-нож и две гранаты.

Но чей-то стон прошил ночную темень.

Она сказала: «Это русские солдаты».

Был взгляд её решителен и светел.

Но я до хруста сжал цевье руками,

Дослал патрон в патронник и ответил,

Что соглашусь бежать лишь с пацанами.

Она сняла засовы с их подвала,

Но её тут же высветил прожектор.

В моих руках гашетка заиграла,

Указывая пулям нужный вектор.

Она уйти ребятам помогала,

А я их прикрывал из автомата,

Когда, крутясь, мне под ноги упала

Та, мной не применённая, граната.

6 апреля 2005 г.

Москва

Песня

Яркий свет из чужого окна

Льётся крымской коллекцией вин.

Ты, быть может, сейчас не одна.

Ну а я, как обычно, один.

Ты, конечно, сейчас не одна, Ты, конечно, сейчас не одна,

Это я, как обычно, один. Это я, как обычно, один.

Я тебя разбудить не боюсь.

Как и я, ты, наверно, не спишь.

Просто я позвонить не решусь,

А сама ты мне не позвонишь.

Я тебе позвонить не решусь, Я тебе позвонить не решусь,