Виктор Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял…

Прошагала заря болотами
И пропала. За ней во тьму
Птица-выпь протрубила что-то там
Непонятное никому.
А потом шелестела крыльями,
Словно жаловалась – стара…
И тумана тело бессильное
Потянулось на свет костра.
И казалось, что это создано
Удивительною игрой,
И росою пахло, и звездами,
И картошкою – с кожурой
Чуть обугленной, подгоревшею.
Я помну ее, разломлю,
Посмотрю в темноту кромешную,
Солью крупною посолю…
Мне всю ночь эту даль пугливую
Сторожить, сидеть на часах,
Молодому, еще счастливому,
С пылью звездною в волосах.

Луг росистый, луг белесый,
Солнце брызжет под колеса —
Впереди двенадцать верст!
Не спеша, везет корова.
Подо мной мешок с половой.
Ни обиды и ни слез.

Я привык два раза на день
(Что поделаешь, коль надо)
Совершать вот этот путь —
Через мост над речкой синей
Посреди страны России.
Мне бы только не заснуть.

Грай ворон над росным лугом —
Друг за другом, круг за кругом
Облетает воронье,
И кричит, не умолкая…
Песня верная какая
Про мое житье-бытье.

Как! Да – как! – висит над полем.
А – никак! Совсем не больно,
Даже больше – красота!
Вон – корова, шаг отменный,
И рога, как две антенны,
Жалко – музыка не та…

Я корову не ругаю,
Я корову понимаю,
Разговор с коровой прост:
Я вздохну – она вздыхает,
И шагает, и шагает
На зарю… Двенадцать верст.

…Выйдет батя на дорогу:
– Ну, поспели, слава Богу…
И, не ближний путь кляня,
Он меня с телеги ссадит,
Улыбнется и погладит
И корову, и меня.

Я размазываю слезу:
Карьку сдали на колбасу.
Утешает отец меня,
Мол, другого найдем коня,
Завтра, мол, на базар пойду
И чубарого приведу…

Конь чубарый и впрямь хорош!
Разрешает мне всё, что хошь.
Я горбушкой его кормлю
И на мысли себя ловлю:
«Хоть он шею и гнет дугой,
Но какой-то он не такой —
И глаза у него светлей…»
Вот у Карьки губа теплей.
Ой, теплее была губа,
Да и звездочка среди лба!

Конь чубарый высок. До звезд!
У чубарого белый хвост,
У чубарого жаркий пах.
А у Карьки не так он пах…
Я живу на земле сто лет.
Я объехал весь белый свет.
На торгах у барыг-менял
Я коней торговал-менял,
Я, случалось, и крал коней…
Только Карего нет родней…

Я – на хлебе, на квасе,
На крутом кипятке…
Я учусь в третьем классе!
У меня в рюкзаке
Хлеб, капканы и ножик,
Из вельвета кисет,
И обида не гложет,
И сомнения нет.
Я шатаюсь по гривам,
Я живу на ветру,
Я родился счастливым
И счастливым умру.

Я шкет-суслолов. Я сусланов ловлю!
Пастух меня учит настроить петлю
Среди ковылей и кипящего зноя.
Он пахнет седлом, кизяками, костром.
Потом мы сидим в полынях под бугром
И курим, и смотрим, как овцы гурьбою
Стекают к воде, потрясая руна…

Налево страна и направо страна…

Вершины курганов неровной грядою
Отходят к Алтаю. Как пахнет полынь!
И беркут, пластая тяжелую синь,
Висит в два крыла над округой своею.
Тень птицы – то вниз, то спешит на холмы,
И суслик на свет вылезает из тьмы,
Свистит, и петлю надевает на шею…

Запомнилось: курево, беркут и это,
Сквозь тело прошедшее острое лето,
Шкварчащие тушки, чугунный казан,
До боли молчащие овцы в загоне,
Тяжелые росы, луна в капюшоне,
И грозы, что нам присылал Казахстан.

Дед бабахнул из ружья!
Я бегу, собак шугая.
Соль-то горькая какая!
Добежать бы до ручья!

И в штанах, штаны спустив,
Прыгаю с обрыва в воду —
До чего ж люблю природу!
У ручья такой мотив!

Августовская морока,
Ветки ломятся в саду…
До зари еще далеко —
Вымокну – не пропаду!

…Вообще-то, зелены,
И вдобавок жаль штаны:
Сколько дырок хрыч наделал, —
Вредный, хуже сатаны!

Он, куркуль, средь бела дня
Не отходит от плетня.
Стану Павликом Морозовым —
Узнает у меня!

А беда горит огнем.
Ох, похоже, дело скверно.
Батя выпорет, наверно,
У него ремень при нем.

Всё припомнит – и «войну»,
И ружье, и папироску…
И пескарь меня за соску
Тянет, тянет в глубину.

Я не был босяком, но бегал босиком…

Апрельская земля. Проталины черны.
Уже грачи в поля из южной стороны
Наволокли тепла, забот невпроворот!

Вот сели край села. Вот сели в огород.

Вот батя взял ружье. Вот целится, вот бьет.
И всё нутро мое ликует и поет!

И я бегом, босой – под гром весенних труб —
Тащу грача домой…

И мама варит суп.

…Я ставил капканы, я целился влет,
Я острой пешнею распарывал лед,
Я жег керосин, я читал по слогам,
Я слушал, как холод гулял по ногам,
Когда красный сеттер распахивал дверь
В избушку, где жил я, как маленький зверь,
Зажатый снегами, покинут судьбой,
С чадящею в небо кривою трубой.

Красивое время! Эпоха печали!
Ни целых сапог, ни крыла за плечами.

Зола поутру. Выгребаю золу.
Горящие угли стекают во мглу
По длинным сугробам, туда, где заря
Ползет на курган сквозь броню января.
Стекают, шипят, в темноте пропадая.
Над мертвой трубою луна молодая
Скуластой казашкою треплет косу,
И звезды, как деньги, звенят на весу…

А мне-то – до них! Я золу высыпаю,
И печку топлю, и в тепле досыпаю…

Красивое время! Такое начало,
Что каждая жилка струною звучала!
И если прикрою глаза, то видна
Под чистыми звездами та сторона,
Где славился труд, поощрялись проказы,
Где боль выплавлялась в такие алмазы,
Что их не продать, не оправить в металл…

Там я человеком, наверное, стал.

В чепрак завернусь поплотней, закимарю,
Теплом задыхаясь и потом коня.
Луна азиатскую плоскую харю
Просунет меж туч и увидит меня.

Со звоном осыплется небо на землю,
По склону к воде прогремят табуны,
Росинка взойдет по упругому стеблю
И станет серебряной в свете луны.

Откликнутся выпи. Качнутся болота.
Затихнут на дальних лугах косари.
Былины придут и столпятся у входа
В мой сон, что я буду смотреть до зари.