Алла Свиридова - Эстафета поколений. Поэзия XXI века

Чтобы бросить на гроб горсть родимой земли.
На войну наши парни навечно ушли…

Безутешные слёзы прольются рекой —
Смотрит с фото сынок, как и прежде, живой.

И, убитая горем, мать будто мертва…
Только в скорби склонилась её голова…

Замерли в скорбном молчании камни—
Пулей, снарядом пробитые,
Окна зияют в отчаяньи, рамы
Взрывом корёжены, битвою.

В Городе Ангелов слышны рыданья.
Боль никогда не уменьшится.
Мать над могилой – застыло дыханье,
Сердце, что в угольях, мечется.

Осень. Все более хмурятся тучи.
Клином журавлики строятся.
С ними, взлетая в небесные кручи,
Души погибших укроются.

Был первый сентябрьский денёк:
На праздник детей наряжали.
Но выстрел, не школьный звонок,
Пришедшие вдруг услыхали.

Захвачена школа врагом —
Прикладами всех загоняют
И в душный спортзал набивают,
Где бомбы, гранаты кругом.

Испуганный мальчика крик,
И голос спокойный мужчины…
Всё выстрел прервал в тот же миг
Сидеть всем без звука – причина.

Нельзя говорить и ходить,
И даже воды нет напиться.
Нежданного дождика прыть —
Спасенье: глотком насладиться.

Ребёнок сидит на полу,
Тревога во взгляде застыла.
Я помню, давно это было:
Детей убивали в войну.

«Фашист!» – так убийцу клеймя,
Кричали, страдая от муки.
Чужак убивал по чём зря
От злобы, от мщенья, от скуки.

Но эти, не зная стыда,
Кораном подчас прикрываясь,
Детей убивали тогда,
Над ними три дня издеваясь.

Три дня и две ночи кошмар
Держал всех заложников в страхе.
Вдруг взрыва внезапный удар…
А в небе – журавликов взмахи.

С годами постигаем жизнь
И смотрим на неё всё проще.
Мы от рождений и до тризн
С годами постигаем жизнь.
И пусть не нова эта мысль,
Но в юности сомнений больше.
С годами постигаем жизнь
И смотрим на неё всё проще.

Холм Боровицкий. Слиянье двух рек.
Речка Москва да Неглинная…
Время былое: двенадцатый век.
Летопись помнит старинная:

Как Святослава князь Юрий послал
Да «На Московь» со дружиною.
Князь Долгорукий здесь град основал,
Имя дав звучно недлинное.

Финно-угорским считают его:
«Мутная иль искривлённая».
Речка Москва протекала давно —
Имя дала просветлённое.

Пересечение рек и путей
Выгодно для упрочения.
Сила Господня пребудет над ней:
Храмов московских моления.

Город развил, укрепил Калита,
Ханской Орды не «бояшася».
Каменной стала теперь уж Москва —
Крепкой основою княжества.

Долго Московия – это рубеж.
Монастыри – укрепления.
Валы большие насыпаны меж
Ставшими вечным строением.

Строилась, ширилась наша Москва —
С нею писалась История.
Улицы, площади, храмы, дома —
Летопись нашего города.

Под вечер пала мгла седая,
Луны туманен круглый лик.
Альбом старинный я листаю —
И замираю каждый миг.

Дитя сидит, пока в подушке,
Взгляд испытующий в глазах,
Смешной вихорчик на макушке
И перетяжки на руках.

А вот и лагерь пионерский!
Все дружно встали к ряду ряд.
И песней звонкою, советской,
День каждый начинал отряд.

Жизнь шла размеренно и быстро
(Учёба, в школе новый класс),
В канву страны вплетались смыслом
Своих и дум и дел не раз.

А вот и прядь засеребрилась —
Ничем её уж не стереть.
Былое бабочкой забилось,
В окно стараясь залететь…

Столб верстовой. Окраину Москвы
Вал окружал, что Рогожским назвали.
Тракт во Владимир тянулся – столбы
Точною мерой его отмечали.

Тракт был сермяжный, больной, но живой,
Двигался тихо, гремя кандалами.
Судьбы калечены – полной рекой
Тракт проносил, отмечая с крестами.

Что впереди ожидает? Острог…
Мрачное небо. Судьба-недотрога.
Столб верстовой – это тот же порог.
Жизнь позади, впереди – пыль-дорога.

От Покровского монастыря
И до самой Крестьянской заставы
Камергерского вала земля
Пролегала по плану-уставу.

Огороды за монастырём
Расползлись аж до самой заграды*.
Все кормились крестьянским трудом —
Урожайному дню были рады.

На заграде – шлагбаум-заслон.
Запрещён был тогда въезд без пошлин,
Чтоб казна не терпела урон.
Кто богаче, то брали побольше.

На заставе торговля велась —
Пять веков на рядах красовалась.
Но внезапно она прервалась…
Только площадь Крестьянской осталась.

Абельмановской площадь зовётся.
Монастырь здесь стоит сколь веков…
И бессмертной страницей вплетётся
В эпопею истории кровь.

Был июль, восемнадцатый год —
Революции вихри кружили.
Черносотенцы – яростный «взвод» —
Стервенело рубали, крушили.

Он один. Был накрыт патрулём —
На конях его быстро догнали.
«Бей жидов!» – сабель острым клинком
Молодое в кровь тело кромсали…

А ему было только лет тридцать —
Смерть жестока, коварна, сурова.
И запишет в анналы столица:
Николай Абельман, из Коврова.

Пусть молчит уснувший город,
Иль людской толпой гудит.
Он любой безумно дорог —
Пережитым нас манит.

От Таганки до Крестьянки
Старой улицей пройду,
Что зовётся Воронцовской, —
Снова в детство попаду.

Не мощёная, сермяжная,
Вся из низеньких домов
Стала ты многоэтажная —
Нет сарайчиков давно.

Домик вспомню я неброский —
Окажусь на миг в плену.
В переулок Воронцовский
Непременно загляну.

Ручейком стекал он узким
Мимо бани и тюрьмы
К бывшим Храмам древнерусским,
Но с табличками: «Склады».