Алла Свиридова - Эстафета поколений. Поэзия XXI века

Мы о минувшем сейчас говорим —
Стук метронома взывает к живым.
Мемориал горем создан людским —
Пламенем бронзы взывает к живым.

Женщина держит дитя на руках —
Выстрел её подкосил у крыльца.
Так и застыла беззвучно в веках.
Слёзы утрат не омоют лица.

Как же красивы закаты во Кстах,
Всполохом зори украсят края.
И в живописнейших этих местах
Скорбью навечно покрылась земля.

Был он жестоким, январский тот день:
Немец разгром под Москвой получил.
Злобу срывать, убивая людей,
Избы сжигать он в отместку решил.

Семьдесят восемь стучало сердец:
Женщин, детей, стариков, наконец.
Всех расстреляли, потом подожгли —
Изверги стёрли деревню с земли.

Четверо немцев во Ксты ворвались,
Чтоб уничтожить навеки там жизнь.
Выстрелы тут же во Кстах раздались —
Горсточке пепла, Живой, поклонись!

Ксты, словно выстрел, звучит и сейчас.
Ксты ведь Красухи, Хатыни – сестра.
Ксты – это память о прошлом для нас,
Кровоточащая рана всегда.

Мы о минувшем сейчас говорим —
Стук метронома взывает к живым!
Мемориал горем создан людским —
Пламенем бронзы взывает к живым.

Москва ежами ощетинилась
И маскировкой скрыла Кремль.
Соседка о сынах кручинилась,
Не доучивших теорем.

На фронт ушли, набавив годики —
Встаёт на смертный бой страна!
И метрономом мерят ходики
Часы, минуты… Шла война…

Крест-накрест окна перекрещены,
Завешены – не виден свет.
Вот вой сирен зовёт в убежище —
Зениток залп даёт ответ.

Москва и день и ночь работала.
Страна была – единый фронт.
И школьники вдруг стали взрослыми,
Войною каждый опалён.

Придя со смены лишь для отдыха,
Буржуйку мама разожгла,
(От артобстрелов нету продыху)
Пшена в похлёбке мал-мала.

Отца не ждут: «латал» пробоины,
Где бой закончен – там ремонт.
Минутам счёт познали воины —
И силы не жалел народ.

Какие ж тяготы всем выпали,
Что пережить пришлось в войну!
Мы всё назло фашистам вынесли
И отстояли дом, страну!

Фашистским натиском умело
смог враг к столице подойти.
В груди у каждого горело
желанье: Родину спасти.
Сейчас разведке очень нужны
сноровка, выдержка и ум.
Не размышляя долго, дружно
влились в диверсионный штурм
девчата, парни, а им было
всего лишь восемнадцать лет!
Со страстным юношеским пылом,
готовы «фрицу» дать ответ.
И в логово врага пробравшись,
уничтожали «зверя» там:
дома сжигали с немцем спящим,
с припасами военный склад.
В кругу разведчиков и Зоя —
как парень, юркая она.
Их на заданье вышло трое:
средь юношей была одна.
И вдруг осечка: обнаружен
диверсионный их поджог —
все знали: отходить им нужно —
и отступали, кто как мог.
Бойцы отстреливаясь рьяно,
отход свой прикрывали так.
Но без оружья Зоя… Пьяный
силки затягивает враг.
И пыткам хрупкую такую
фашист, смеясь, её подверг.
Огнём пытал, в белье, босую
он выгонял её на снег.
И только имя: Таня – выбил,
как ни старался офицер.
Девчонку не сломал тот изверг
и воли мощной не поверг.
Истерзанную, чуть живую,
потом на казнь её вели.
Удавка та была «слепою»…
но «фриц» – фотограф суетлив.
И вдруг её раздался голос,
к народу был он обращён:
«Боритесь и врага не бойтесь.
И каждый будет отомщен!»
Слова звучали, словно выстрел,
в морозной этой тишине.
Фашист толкает ящик быстро —
и тело Зоино в петле.
В сердцах людей застряло жалом
её упорство пред зверьём.
Но, умирая, Зоя знала,
что не напрасна смерть её.

Солдат пришёл к порогу дома —
Устал, но было не до сна.
Войны закончились погромы,
И снова мирная весна.

Под окнами кусты сирени…
Он самокрутку завернул…
Где куст бросал на землю тени,
Он, сев, тихонечко всплакнул.

И медленно слеза скупая
Сползала тихо по щеке.
Горючей солью прожигая
Кость*, загрубевшую в войне.

И сединою отливает,
Склонившись, голова на грудь.
Он двадцать пятый отмечает —
Ему родных уж не вернуть.

Отец и брат – на поле боя,
И на погосте его мать.
И из походной фляжки, стоя,
Родных он будет поминать.

Тяжка военная дорога —
В боях друзья его легли…
И здесь, у отчего порога,
Солдат склонился до земли.

* лицевая кость под глазницей, скула.

Пискарёвское кладбище —
братских не счесть
тут могил
под тяжёлой землёю.
Половина мильона умерших
покоится здесь
ленинградцев.
Костлявой рукою
их блокады сжимало кольцо:
убивал их и холод, и голод, и раны.
Страшной смерти лицо
каждый в городе знал,
Что сжимала народ весь в капканы.
Нет ни света, ни дров,
ни воды, ни еды —
даже крошкой
делились с больными.
Не сломила народ непомерность беды,
только воля и мужество с ними.