Василий Фомин - Гимн комару. Премия им. А. А. Блока

Уже застегивая зиппер
Своих дорожных старых брюк,
Я увидал её. За липой
Она стояла молча. Вдруг
Она шагнула на тропинку.
Я был смущен – не без причин,
Но все же справился с ширинкой.
И, по обычаю мужчин,
Я рассмотрел её вполне
В колеблющейся тишине.

Невысока. Тонка, как ласка.
На тонких ножках черный стрейч
И черная же водолазка;
Прямые волосы до плеч,
Блестящие, прямой пробор.
Котурны на большой платформе.
Стандартный девичий набор.
Теперь все в этой униформе.
Огромные из-за ресниц
Глаза; а взгляд то вверх, то вниз.

Тот взгляд ловил я увлечённо,
Но так ни разу не поймал.
А бледного лица овал
И подбородок заострённый
Все время мне напоминал
Актрис из фильмов Тарантино.
Они мне нравились сперва,
Но в них одни и те ж слова,
Одна особая рутина.
И мне теперь уже не люб
Болезненный кармин их губ.

– Привет! – Она не отвечала,
Стояла, голову склонив
Чуть набок, губку закусив,
– Возможно, с Вами мы встречались
В Москве? Знакомо мне лицо,
Мне кажется, я помню даже
Вас в ЦДХ, на вернисаже,
Да, я Вас видел – с молодцом
Каким-то… – нес я всякий вздор,
Начать пытаясь разговор.

Ах, эта вечная задача,
Как их подвигнуть на контакт,
Чтобы два сердца бились в такт;
Мы это делали иначе…
А ныне молодые волки
Живут в больном полубреду,
И с русской речью не в ладу:
Безумных шёпотов восторги,
Признаний тайных милый лад
Им заменил видеоряд.

Но нет, галантному искусству,
Знать, умереть не суждено, —
Повеет в воздухе весной,
И романтическое чувство
Опять зовет, опять пьянит…
И молодость к тому влекома,
Что гонит вечером из дома,
Чем полнятся девичьи сны,
О чем теперь поет порой
Известный Ляпис Трубецкой.

Девице я болтал о разном
Ещё с лишком минуты две,
Смотрел в лицо ей томно, страстно,
Одно молчание в ответ.
На выручку пришла мне тётка:
«Мария, отправляйся в дом!»
Мария улыбнулась кротко
И нас оставила вдвоём.
Есть не хотелось; тёткин вид
Отшиб мне напрочь аппетит.

Однако ж завтрак был превкусный,
Ему я должное воздал;
Скитаясь в этой жизни грустной,
Я никогда не понимал:
Почто всегда позывы плоти
Над духом нашим верх берут?
Почувствовав в желудке зуд —
Мы забываем о работе,
А долг и честь важны не столь,
Когда томит зубная боль.

В подобном духе размышляя,
Я закурил Парламент свой.
Хозяйка бегала. Лесная
Шумела даль передо мной;
За полем по шоссе со свистом
Летели бойкие авто;
Над речкою, как странный торт,
Белела церковь; серебристо
Блестела быстрая вода
И убегала в никуда.

– Скажите, Клавдия Петровна,
Зачем не вижу Машу здесь?
Её упрятали Вы, словно
Какая-то угроза есть,
Коль она будет вместе с нами?
И не услышу я, – как жаль! —
Как её голос льется вдаль
Над сопредельными полями,
Как дополненье к чуду дня?
За что же кара для меня?

– Вот, кстати, к случаю, я вспомнил, —
Вы тут потратились слегка…
…Я потянул, вопрос дополня,
Купюры край из кошелька,
Кладу сто грин на край стола.
Старуха тут же их взяла.
– Спускайся, Машенька, к нам вниз!
Да спой нам, радость, потрудись! —
Я же наполнил вновь бокал
Продуктом чистым, как кристалл.

Читатель, видимо, считает,
Что дело в роковых страстях,
Что тут история простая…
На самом деле, все не так.
Я не какой-нибудь чудак,
Чтобы влюбляться в первых встречных
И тратить сердца жар беспечно.
(Тем более законный брак…)
Не увлеченный красотой,
Имел я свой расчет иной.

На этом месте, друг-приятель,
Позволь отвлечься, отойти
За пивом, дух перевести.
Поэт, а также и писатель,
Порою может в кресло сесть,
Написанное перечесть,
Грядущую смакуя славу.
За тем и я – имею право —
Повествование прерву,
Закончив первую главу.

В районе Старого Арбата,
Где переулков тихих вязь,
Есть малый дворик; там когда-то
Жизнь оживлённая велась.
Направо в подворотне двери,
В дверях железных домофон;
И вывеска есть: Галерея
И артистический салон.
Тут были выставки (продажи)
И проходили вернисажи.

Вы помните, друзья, Россию
В тот девяносто первый год;
Наш старый ржавый пароход,
Влекомый штормовой стихией,
В неведомое бойко мчал,
Украшен флагами, цветами,
С раскраденными парусами,
И невесть кто держал штурвал.
Еще не стар был капитан,
Но, видимо, все время пьян.

Нам всем свободу объявили,
Как бы метнув народу кость,
Затем цензуру отменили,
И понеслось, и понеслось…
Даешь искусство на продажу!
По большей части гнали лажу.
Открыли массу галерей,
Салонов, частных экспозиций,
Из них едва ли треть в столице
Дошла кой-как до наших дней.

Увы! Прошел халявы час,
И иностранцы, пуча глаз,
Уж не бросаются на нас,
Крича: «О, рус! Высокий класс!»
Художник должен напрягаться,
Чтоб был коммерческий успех,
Художник должен выставляться
И угощать при этом всех.
Вот на одну из этих party
Я приглашаю вас, читатель,

Там, от стены и до стены, —
(Перед искусством все равны) —
Художник, музыкант и критик,
Банкир, писатель и политик,
И неизвестно чьи подруги,
Чьи ягодицы так упруги,
Так нежен взор, так томна речь,
Что хочется их тут же влечь,
Схватив за задницу, в кровать,
А там… не буду продолжать…

Тут был ещё поэт маститый,
Герой концертов, автор книг,
Неимоверно плодовитый,
Вершин в поэзии достиг;
Он у фуршетного стола
Тихонько выпивал, харчился,
Зачем сюда он и явился.
А водка хороша была!..
Он явно больше пил, чем ел,
И взгляд всё больше стекленел.

В ковбойских рыжих сапогах
И в брюках кожаных в обтяжку
Стоял певец, держа за ляжку
Парнишку в розовых носках,
Тот тонким голосом смеялся,
Манерно взмахивал рукой,
А отвратительный плейбой
Юнцу умильно улыбался
И наполнял вином бокал,
Чтоб опьянел провинциал.