Василий Фомин - Гимн комару. Премия им. А. А. Блока

– Ты счас куда? Я на машине,
И, коли надо, вмиг домчим…
– На Стрелку… – Запросто закинем!
И он пошёл, и я за ним.
Семён – бандит, его владения —
На таможне, в морском порту;
Он хулиган, но с разуменьем,
И не переходил черту.
Да, я люблю его, как брата…
В студенческие те года

Он, сколько помню, был всегда
Одет неброско, но богато;
Помешан был на коньяке,
И раз пол-литра «Арарата»
Он, стоя на одной руке,
На спор из горлышка прикончил;
В дни удивительные те
Имел дела с ним сам Япончик,
А также Коля-каратэ.

«Трёхсотое» дитя прогресса
Открыл нам кожаное лоно.
В уютном чреве Мерседеса
Мы скрылись, как в ките Иона.
Пахнуло роскошью; мотор
Бесшумно пыхнул – и попёр.
Все поплыло, как на экране,
Гибэдэдэшник честь отдал,
«Паджеро» с хлопцами – охрана —
За нами следом поскакал…

Объехав площадь вкруговую,
Где серый камень рвется ввысь,
На Невского стрелу прямую
Мы вырвались – и понеслись.
Лишь семь утра; заря облила
Верхушку царского столпа,
А у метро уже бурлила,
Металась чёрная толпа,
Метро брало их на клыки…
Но лезли новые полки…

Петербуржане? питерчане? —
Предпочитают черный цвет
Всем остальным же не случайно,
На их палитре места нет.
Уснувший город на костях;
Не летаргия даже – кома,
Похоже – дунь, и будет прах…
Я, например, везде – как дома,
Они же дома – как в гостях!
И страх! страх! страх! у них в сердцах;

Любой отдельно взятый житель,
Богат иль беден, трезв иль пьян,
Внимателен, как сам Спаситель,
И гордый, словно д’Артаньян!
Бывало, заплутаешь тут —
На твой вопрос всегда дадут
Подробный, вежливый ответ,
Но обязательно вослед
Звучит язвительно: «А Вы,
Я полагаю, из Москвы?»

Что бизнесмены, что бандиты
Здесь тщатся доказать всегда,
Что, мол, и мы не лыком шиты,
Что мы, мол, тоже – хоть куда!
Чтоб перещеголять соседа,
Не скажут слова в простоте;
Тут Борхес, Маркес, Кастанеда…
Им надо быть на высоте.
Москвич бежит за свой пятак,
А питерский – за просто так.

«Мосты нависли над водами…»
Читатель, дальше знаешь сам,
Ведь часто белыми ночами
Бродил по этим ты местам,
Ведомый страстию арапа
К столице северной, ты плыл
В её потоках; тихой сапой
Их ритм гасил твой юный пыл
И сердце подчинял застою,
И усыплял его грешно…

Когда-то давнею порою
Велик был этот город, но —
Не красит нищета героев,
И ныне… раннею весной,
Когда природа веселится,
И осенью, и в летний зной
Особо нечем похвалиться
Столице северной больной.
Так в доме, что роскошным был, —
Фасад хорош, но пол прогнил.

Промчалась Стрелка слева; пулей
Мы к Петропавловке свернули
Направо за мостом; вдали,
Толпясь, прощались корабли,
В Неву зашедшие гостями,
Пока мосты разведены;
Сверкая яркими огнями,
Всю ночь стояли у стены;
А ночь мелькнула только чуть,
И вот уже пора им в путь.

«О, Петербургский двор!» – так, может,
Лет пять назад бы начал я
Повествование; похоже,
Мне некий смысл бытия
Все чудился в словах стихов,
Что лил на нас Гребенщиков.
Теперь, куда ни обращаюсь,
Скелет забыт в любом шкафу;
И я, тесня к строфе строфу,
Разочарованно бросаю:

«А, Петербургские дворы!
Помойки, мрачные квадраты,
где ни рассвета, ни заката,
ни детям места для игры…»
…По длинной подворотне стоном
Отдался звук шагов моих,
И тяжкий топ шагов Семёна;
Метнулся эхом и затих…
Подъезд, табличка: «три звонка».
И к кнопке тянется рука.

Вдруг голос тихий, неприятный,
Дал настоятельный совет:
– А ну-ка, братцы, стоп! Обратно.
Сегодня тут прохода нет…
Стоят у Витькиной квартиры,
Подходим – что за хренота?
Один длиннющий, как верста,
Другой пониже, но пошире,
Хотя Семёну не чета…
Их двое, и готовы к драке,
А третий сбоку, в полумраке,
Похож на дикого кота.

Похоже, длинный – главный. Он
И тычет в нос поэту ксиву.
(Её я выделю курсивом,
Поскольку не люблю жаргон.
Мне режет ухо, дразнит глаз:
Почто все русские ребята —
Писатели и депутаты —
По фене ботают сейчас?
Что это – модно? иль красиво?
Или я сам уже не тот?)

Семён спокойно, молчаливо
Слегка подвинулся вперед,
Казалось бы неторопливо,
Однако – глаз не разберёт,
Каким манером этот, дохлый,
Что руку протянул ко мне,
Вдруг побледнел, тихонько охнул
И на пол съехал по стене.
Второй, держась за пах, сидит,
В беззвучном крике рот открыт.

Тут третий, что стоял спокойно,
Налево голову склоня,
Пришёл в движение, и больно
Толкнул к перилам он меня;
Крутнулся этакой лезгинкой,
Сверкнула сталь в его руке,
И – бьёт пружинистой дубинкой
Карандашова по башке.
И – с левой – в челюсть кулаком!
Семён, как бомба, пал ничком.

Ну все, конец тебе, паскуда!
Бросаюсь бешено вперёд…
Читатель, не случилось чуда,
Я получил ногой в живот.
Да, лишь в кино герой отважный
Всех мочит с криком «Вашу мать!»
А мне вдруг стало все неважно
И захотелось полежать,
Но искрами взорвался глаз,
И я упал во тьму, кружась.

Мировоззренье человека
Растет из прошлого его,
И в этом деле век от века
Не изменилось ничего.
Семья, обычаи, общенье,
Движенья радость, ветер в грудь,
С искусством соприкосновенье,
И музыка, и книги путь, —
Вот что растит мировоззренье,
Вот что питает нашу суть.

На свете очень славно жить,
Приятно мне занятье это!
Да не угодно ль оценить
Все предпочтения поэта?
Что мне по нраву? Я люблю
Игру в вопросы и ответы;
Смешную родину мою,
Её закаты и рассветы,
Девчонок, Пушкинский музей
И праздники в кругу друзей.

Люблю минуты среди пира,
Когда замолкнут все на миг,
Как будто из миров эфира
К нам вестник памяти проник.
И тишь вдруг замершего зала,
И чей-то шепот, и опять
Стук вилок, звяканье бокалов,
И зов скорее наливать.
И снова тостов череда,
Еда, питьё, опять еда.