Василий Фомин - Гимн комару. Премия им. А. А. Блока

Её черты заколебались,
Поплыли в вязкой темноте,
Вдвойне, втройне они сплетались,
Свивались, уходя в нигде.
И в плавных звуках жуткой песни
В переплетении возник
Тот самый, мерзкий, но – чудесный
Величественно-жалкий лик,
Перекрутился, искривясь,
В себе три раза отразясь.

Запахло серой; сонмы теней
Легли на стены, и, урча,
Метнулась в бешеном кипеньи
Золототканая парча —
Фантомы дрогнули, поплыли,
В струи огня фигуры взмыли,
Одновременно и праматерь,
И тварь, и стерва, и сестра,
Черты единые утратив,
Исчезли в пламени костра.

Настал миллениум! Эвоэ!
Осанна в вышних! Каждый раз
Господь со мною и с тобою!
Читатель, друг! уже сейчас
Шампанским хлопают повсюду,
Чтобы наутро увидать
Всю ту же грязную посуду,
Всю ту же Божью благодать.
И все две тыщи долгих лет
Любовь жива, а смерти нет.

Последний год был странным годом,
Куда ни плюнь – везде война.
С едой проблемы у народа,
Земля больна, земля пьяна.
С ума сошла сама природа,
И холодна была весна.
Землетрясения и взрывы,
Повымерзали города;
Тонула лодка; но всегда
Народу делали красиво.

В горах джигиты удалые
Язвили воинский дозор;
А душу матушки России
Искал в постели прокурор.
Между инфарктом, СПИДом, гриппом
Вор с обворованными им
О гимне спорили до хрипа,
Кичась участием своим.
И над безумием людским
Тянулся с башни сизый дым.

Американские бирюльки:
то Гор – то Буш; то Буш – то Гор.
…А за работой три бабульки
Ведут неспешный разговор.
И поминают отчего-то
Моё и ваши имена,
Лахесис, Атропос и Клото,
Не зная отдыха и сна.
Но всё ж – две тыщи долгих лет
Любовь жива, а смерти нет.

Здесь в ожидании исхода,
Живут, друг другу не нужны,
Страна, не знавшая народа,
Народ, не чующий страны.
В ночь новогоднюю вступая,
Москва являет тот же вид,
Шампанское, любовь без края,
Без края пьянство; всё шумит,
Кругом салюты; елок свет,
И в красном жутковатый дед.

Мы любим подводить итоги,
Они подводят нас порой;
То недоверчивый, то строгий,
Господь все тешится игрой
С живыми куклами своими, —
То так их повернет, то сяк,
Уходит вдаль моя Мария,
Как символ силы, как маяк.
И я печалюсь ей вослед,
Жилец страны, которой нет.

В сто первый раз сменились вехи,
Меняет галсы лодка-мир,
Мои утехи и огрехи
Вобрал изменчивый эфир.
Сижу, растерянный и глупый,
Не глядя, клавиши давлю,
Зачем мне отмеряют скупо
Всех тех, кого я так люблю?
Зачем летит быстрее время,
Не с каждым годом – с каждым днем;

И мы прощаемся со всеми;
И остаемся при своём.
При мамином спокойном взгляде,
При ласке чьих-то добрых глаз,
Не при параде – при награде,
Даваемой один лишь раз.
При снеге с гор, при рыбе в реках.
При шуме ветра и дождя.
При солнце на сомкнутых веках,
В своё другое уходя.

Перед последнею дорогой
Через обман, туман, дурман
В момент прощанья у порога
Становится понятно нам,
Что жизнь и бренна, и тревожна,
Но есть же, есть отрада в ней;
А жить на этом свете можно
Лишь ради близких и друзей.
Так будет тыщи тысяч лет.
Любовь жива, а смерти нет.

Зачем даровано бездельнику – творить?
Дано, шутя, – о главном говорить…
Ему б еще усидчивости малость,
Ему б терпение не помешало б,
Чтоб записать хоть чуть, чтоб не забыть
То, что ему даровано, – творить,
Что так свободно, вольно изливалось,
Чтоб красотою целый мир пленить,
Собой наполнить – и заставить – жить!..
Зачем – скажи – природы что ли шалость? —
Зачем даровано бездельнику творить?

Затейливо и прихотливо
блуждает мысль моя игриво
по закоулкам тайных дум…

Она что бабочка порхает,
соцветия осеменяет
и оплодотворяет ум.

Подстегнуты воображеньем,
в извилинах и там и тут
всеобщим мира отраженьем
уже созвучия ползут.

Но не успеет стих готовый
запечатлеть моя рука,
гляди: маячит образ новый,
опять же требуя стиха.

И, в предвкушеньи гонорара,
сижу, пью чай и не спеша
слежу, как льется струйкой жара
моя бессмертная душа.

В прекрасном добром настроеньи
Катил я по ночной Тверской.
Но мимолетное виденье
Явилось вдруг передо мной.

Твой взгляд, задумчивый и нежный,
Среди мелькающих авто
Будил поток страстей безбрежный
И звал творить черт знает что.

И ты, руля движеньем робким
Воспламенила в сердце жар,
Взорвался я и выбил пробки,
Как гром небесный, как удар,

И я орал тебе: – Собака! —
Машину оглядев свою,
– Да что ты, блин, не видишь знака?!
Ты что, слепая, мать твою??

Но красота твоя святая
Смягчила весь мой лютый пыл.
И я, гаишника встречая,
Уже практически остыл.

Он был внимательный и строгий:
– Претензий нет? – Да наплевать!..
***
Нет, нет, нельзя, святые Боги,
Красивых баб за руль пускать.

Холоднокровно, безучастно,
на жизнь расчетливо смотрю
и не завидую напрасно
тем, кто кричит: «Люблю, люблю!»

Не разделяю их поступков
и потому всегда здоров…
Все страсти – от больных желудков!
Все чувства – от плохих зубов!

Пускай несчастный меланхолик,
страдая от душевных колик,
стихи выплескивает в мир!

Я же в ларек иду за пивом
иль деловито, молчаливо
смакую утренний кефир.

Когда, веселый и смешной, я вышел из авто,
Стояла ты передо мной в распахнутом пальто.
Твои красивые глаза – сверкающий неон.
Кругом визжали тормоза, и терпко пах гудрон…
Душа запела, воспарив,
под струн любовных звук,
И этот праздничный мотив
ты услыхала вдруг…
К тебе я робко подошел, и разговор возник…
«А сколько?» «Сто» «Ну хорошо» —
твой голос, как родник,
Как ручеек среди равнин, когда лежит роса…
«Дороговато, сотку грин…»
«Дак это – два часа!..»
За руки взялись мы и в лес отправились вдвоем,
И меркантильный интерес
во взгляде был твоем…
А темный парк кругом шумел,
и ветер гнул камыш,
И город за спиною пел нам песню мокрых крыш.