Вячеслав Дорошин - Наговорившись с тишиной… Избранное. Книга первая

Ах, платьица, юбчоночки –
вас так легко снимать!

Но вспомнилась та пуговка,
и загрустилось вдруг.
Она тогда как будто бы
вела мою судьбу.

Сорвавшись в ночку тёмную
сказать хотела мне:
«Не верь ему, влюблённому, –
обманет на заре!»

Найду ту горемычную,
на кофточку пришью.
Недоброе и лишнее
от сердца отлучу.

Отныне буду чувствовать –
примета есть одна:
коль не сорвётся пуговка,
то милому нужна!

Стихи твои – яд.
Слова твои – скорбь.
Калиной горчат
да сорной травой.
Испить бы тебя –
да стылая муть.
А звёзды горят
в ночи –
не уснуть.
Судачит молва
/ах, злы языки/,
что сводишь с ума
у гиблой реки.
Отважится кто
и – камнем падёт.
И даже весной –
не сердце, а лёд.
Трава-лебеда
да маком печаль…
Утихнет сова.
Светла к утру даль.
За синей горой,
за чёрным ручьём
увижусь с тобой,
возьму за плечо…

Ах, мне бы в тот сон,
ах, мне бы в ту явь!
К лицу бы лицом –
всласть губы подставь.
Испить бы тебя
по капельке всю.
Пусть горечь, пусть яд –
в погибель мою.

Судачит молва,
трещат языки:
«Так ведьма она!
сердца рвёт в клочки…»

– Да кто вам сказал?!
Утихните все!
Такие глаза!
Какой же в них свет!

Прогнал от ворот,
укрыл ото всех…
Целует мой рот
рубцы на спине.
Два алых рубца –
заживших почти.
Да кем же была
ты раньше?

– Молчи!
Никто никогда
не должен то знать…
Пусть кличет толпа –
тому и бывать.
Стихи мои – яд,
слова мои – скорбь.
Но не для тебя
исполнится боль…

…Растаявший сон,
немая печаль.
Утихнувший стон.
И ты…
у плеча…

Всё валится из рук с утра,
день обещает быть «чудесным».
Подружки примут на «ура»
/да подавитесь «доброй» вестью!/.
Все пальцы кофе обожгло
/ах, недотёпа-неумеха!/
И мази нет – ну, как назло.
Сегодня – точно не до смеха…

В троллейбусе народа – тьма
/зажали будто бы тисками/…

…Хреновая стоит зима –
как будто черти подгадали.
На Рождество +2…+3
по Цельсию.
И фиг вам – снега!
А слёзы душат изнутри.
В реальность – будто бы с разбега.

Как больно бьёт судьба подчас
Её, привыкшую быть сильной.
Но только лишь бы не сейчас,
не в эту тягостную зиму…
да в праздники, когда душе
вот-вот бы счастьем насладиться…

…Не хватит сотни ворожей –
всему нагаданному сбыться.

Любимый праздник отшумит,
подружки дощебечут сплетни.
И снова делать бодрый вид,
изображая «всех прелестней»?

А вечерами – в дом пустой,
где отрешённы даже стены…

ОН от Неё ушёл к другой –
от «дуры»…
безнадёжно верной…

В несказанных словах – все правды и неправды,
бессилие страстей и опреснённость слёз…
Несказанность тех слов отложена на завтра.
А завтра… день другой, в котором их не ждёшь.

В несказанных словах живёт их очевидность,
что нас не допекла, казалось бы, ещё…
Несказанностью я пресёк твои обиды –
те новые, каким не продолжать бы счёт…

К несказанным словам порою больше веры –
они ведь то «чуть-чуть», что можно оправдать.
Я не договорил.
Но я закончил первым.
Не правда ли, сейчас свершилась благодать?

К несказанности слов хочу добавить время –
оно расставит все акценты по местам.
Однажды ты поймёшь, а я принять сумею:
в несказанных словах нет примиренья нам.

Прощаясь, ухожу – слова мои со мною.
Как хочешь, так трактуй…
А лучше – всё забудь.

Есть смысл не причинять паскудно лишней боли…
…и шанс – не пожалеть
о том когда-нибудь.

Какая же странная эта пора –
не осень, а дышится вновь листопадом…

Нет, я не спрошу, с кем была до утра.
Достаточно просто того, что ты рядом.
Достаточно взгляда, касания рук…
А запах волос твой вдыхал бы я вечно…

И даже не важно, кто он – новый друг…
Мне больше не хочется боли сердечной…

Душа не кричит… /или я вдруг оглох?/
Запоем не лечат сердечные раны.
Теперь «умиляюсь»: я больше не бог…
и даже с тобой мы уже не на равных…

Смиряются все. Чем я лучше других?

…А запах твой так же волнует, как раньше.

Не осень.
А город весь будто затих
в осеннем покое – вне суетной фальши…

Ты вскоре уйдёшь.
Мы с тобой во вчера
навеки такими, как были, остались…

И всё-таки странная это пора –
май-месяц, а я отпускаю…
Не маясь…

Темнее ночь перед рассветом,
когда уставшие глаза
не видят ни земли, ни неба…
А до утра – не полчаса.

И звёзды вроде также светят,
а может, даже ярче…
Но
на этом отрешённом свете,
как и на том – темно…

ТЕМНО.

Взор наполняется слезами,
и тяжелее на душе…

Всё, что случается не с нами,
мы пережили бы уже,
благополучно позабыли:
и свет – не свет, и тьма – не тьма.

Происходящее с другими –
всего лишь пища для ума.

А боль же – МНЕ, а не кому-то.
И ожидание, и плач…

– Лишь остаётся верить в чудо, –
вновь разведёт руками врач.

– А сам-то веришь ли ты в это,
что без конца другим твердишь?

– Темнее ночь перед рассветом…

– …и коридоров глубже тишь…

Махнув рукой и без нотаций,
списав на нервный всё симптом,
уходит…
Мне же оставаться
в том мире, где пока
ТЕМНО…

Не бывает родного там, где его нет.
И не те снова – мысли, слова…

Ни в моей, ни в твоей и ни в чьей-то вине,
что чужой человек предавал.

Это блажь, что нас любят, желают понять
те, кому мы отдать рады всё.

Не согревшись душой, обмануться опять…