Наталия Аверто - Жасминовый вечер

Невольно матери оставив
На пряди жаркой первый снег,
У Бога на ладони тает
Сей хрупкий крошечный ковчег.

Она лежала и дышала,
Как рыбка в лодке без воды.
А я беззвучно умоляла:
«Ну что ж, Господь, задумал Ты?

Своей невидимою силой
Ты сохрани и защити!
До ангелочка ей, помилуй,
Немножко надо подрасти.

Позволь ей родником умыться,
Земное полюбить зверьё,
Лесной прохладой насладиться,
Ногами ощутить жнивьё.

Позволь ей тонкими ушами
Святые воспринять слова,
Вдохнуть по полной, не глотками,
Морозный воздух Рождества!

Дай разнести ей весть благую,
Неся удачу всем вокруг,
И ласку ощутить иную —
Других, не материнских рук…

И если можно поменяться,
Подсократи мое житье
Лет этак с хвостиком на двадцать:
Один мой год – за два ее!»

Вот двадцать весен пробежало,
Как бабочек веселых рой.
И я лежала и дышала,
А ты склонялась надо мной…

В городах, в городах завеснело!
Снег поплыл вдоль широких аллей.
Чертит облако лучиком-мелом
По асфальту нехоженых дней.

Разноцветною стайкой навстречу несутся минутки,
И в тяжёлых ботинках уставшие ноги легки.
Лишь хватило бы нот, чтобы песню мурлыкать в маршрутке,
И карманов пальто, чтоб горстями считать медяки.

Воображаемое утро. Двор. Покой.
По подоконнику вожу рукой.
Под аркой каблучков спешащий стрёкот,
Сосед в «Фиате» шинами прошлёпал.

Как после нежности сентябрьской кот и кошка,
Приникнув к раме, жадно ловим воздух
Промокшими счастливыми носами
И смотрим, как, кружась над головами
Невыспавшихся утренних прохожих,

Летают голуби. Обыденный полёт
Мы раз за разом пропускаем мимо,
В мельканье дел и хлопотных забот
Не замечая выкормышей Рима.

Нам кажутся невзрачными они
От серости давно не мытых улиц
И оттого, что мы в былые дни
С единственной любовью разминулись.

И только в ласке разделив постель
С тем или той, которые любимы,
Мы видим сизокрылую метель,
Сплетённую из перьев голубиных.

Тот дом, где нежность вновь нашла приют,
По стае голубей отметить просто:
И клювами стучат в окно, и шеи гнут,
Заглядывая в человечьи гнёзда.

Оконных ниш, балконов, площадей
Бесхитростные жители и гости,
С уверенностью ждёте от людей,
Что с сердцем добрым вам объедки бросят!

…Я помню, мать слабеющей рукой
Бросала робко крошки на балкон.
А я пеняла – дочерью плохой —
На то, что безнадёжно грязен он.

Но дни бегут, и вот недалека
Уж и моя непрочная рука…

Мы всё молчим, мечтая о своём.
Но я легка душой и рада телом.
Чуть трону лоб твой нежности огнём —
И голубем бездомным полетела!

О голуби мои! Мой рай земной
Мне очертите крыльями по крыше,
Чтобы наутро сладостным зерном
Вас покормить смогла из этой ниши!

Был первым он, кто руку предложил.
Взглянула вскользь – «Смешной! Какая жалость!»
На станции состав притормозил.
Схватив свой плащ, я вышла. Не осталась.

Был ты со мной и руку попросил.
Свербила мысль: «Не мой. Какая жалость!»
Но скромным был, и детвору любил.
И как-то вышло – я с тобой осталась…

Был третьим тот, кто был уже чужим,
И я чужой ему. Такая жалость!
Он на прощанье руку предложил,
И с ним сестрою я расцеловалась.

Четвёртый был немолод. Уж пожил.
Годился мне в отцы. Ну что за жалость…
Он был несмел, как мальчик – и остыл.
Как сеть гнилая, чувство разорвалось.

Мой пятый был… Он был. Он просто – был.
Его бы от себя не отпускала.
Любви просил он, и руки просил.
Рукою этой я любовь разъяла.

А ты – воображаемый герой.
Ты просто сон, но сон неотразимый.
Второй, десятый, пятьдесят шестой —
Какая разница! Отчаянно любимый.

Ты пошутил – «Прошу твоей руки!»
А я сказала – «Думать не моги!»

А ты сказал – «Гляди, умрёшь с тоски!
Уже ложится иней на виски!

Вся жизнь твоя – как грёза наяву!
Ты посмотри, ведь я не так живу.

Огнём – ты будешь, тихой гладью – я.
Скажи, родная, что теперь – моя!»

Ты говорил со мной и говорил.
А время вихрем нас несло – вот это жалость!
Но ты за жизнь свою в словах скопил
Всё лучшее, что нам с тобой досталось.

Моя любимая рулит большим «Меганом».
Водит аккуратно, презирая дорожный слалом.
Едет неспешно, не спотыкаясь, но беспокоясь,
И лишь на трассе с восторгом
Включает пятую скорость.

Рвётся тяжелый седан в путь, почуяв дорогу.
До губ твоих – сантиметры, малость, совсем немного.
Климат-контроль включила, чтоб охладиться.
Встречные-поперечные:
Шины, капоты, лица…

Машина парит над шоссе, как большой аэробус.
Шутя обходит дальний шальной автобус.
Зазевавшемуся «Гетцу» деликатно мигает фарами:
Езжай, мол, или пусти —
Тормозить некогда нам.
Ам!

Бежит, бежит асфальт под брюхом у светло-синего.
Скажи хоть что-нибудь, милая, на светофоре приобними меня!
Ан нет, лишь мигает панель бортового компьютера.
Средняя скорость сто с остановками —
Вдруг как стоячих справа обходит скутер.
Ах!

Вздрагивает антенна на крыше,
Какая-то донна поёт на сидюшнике – выше, выше.
И вроде Пиаф или кто, или Матье, быть может,
Я глупо злорадствую: «Ты так не можешь,
Не сможешь!»

Доссен о любви запел. Ты всё гонишь, гонишь,
Шумахерша милая,
Думаешь, что любовь догонишь,
Вернёшь, сольёшься?..
Ты ошибаешься, поддаёшься.
Это игра, родная, это игра,
Ты не ребёнок, давно уж понять пора!
«Эй!
Смотри на дорогу, подруга,
Не на меня, а не то разобьёшься!»

Вскинулась с всхлипом. Как в страсти, вспыхнули скулы.
На круглом табло абээска, шутя, подмигнула.
Езжай уже, счастье моё любимое самое…
Моя любимая рулит большим «Меганом»
Моя любимая рулит,
Рулит.
Моя любимая рулит
Большим.
Моя!
Моя.

Июльский последождный вечер.
Навстречу
С утра от электрички и до дома
С пупками остренькие животы.
Неспешно, семечки грызя,
Без суеты…
Ну, «здравствуй,
Племя молодое, незнакомое!»