Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

Санкт-Петербург только и Амстердам:
дьяволу душу, пожалуй, продам,
чтоб, когда счет прекратится годам,
вместо того, чтоб к астральным судам —
тенью по этим бродить городам,
доступ земным ограничив родам.

Да, вдоль зеркальных каналов гулять,
времени напрочь отсчет потерять,
в прошлую жизнь горожан проникать,
и ни о чем в мире больше не знать,
как, что важнее, и знать не желать,
и все, что помнил, скорей забывать,
так мою новую мыслю я стать.

Вот только что со мной будет тогда,
если простая случится беда:
станет мне скучно, сперва иногда,
дальше – надолго, потом – навсегда,
но не отправиться больше «туда»,
как не вернуться уже и «сюда»,
все ли заменит мне эта вода?

Так что чуть-чуть стану сам себе мил:
правильно я в этот раз поступил —
в меру своих ограниченных сил
тонкий соблазн я в душе победил
и – сделку с дьяволом не заключил:
как бы я те города ни любил,
несколько раз я их лишь посетил.

Неотразимый в притяжении магнитном,
неприложимо-чуждый суете людской,
в мундире строгом, похоронном и гранитном
спит этот самый странный город над рекой.

Весь воплощение линейной перспективы,
так и не легшей на российскую судьбу,
он телом – жизни европейской негативы,
а духом – Пушкин, ясно мыслящий в гробу.

То, что ему живые люди неприятны,
уже сомненьям никаким не подлежит,
но значит ли, что действует закон обратный —
и только к умершим его душа лежит?

А что – пусть в виде исключенья, но бывает:
вдруг голос внутренний куда-то позовет,
и человек квартиру в городе снимает
чужом – но за всю жизнь и дня в ней не живет.

Не это ли с Санкт-Петербургом и случилось:
там неживым как будто все жилье сдано,
да, видно, ими до сих пор не заселилось,
точно жильцам в догадку, от кого оно?

Любые чересчур возвышенные чувства
несовместимы с человеческим теплом:
здесь скрыта сердцевина всякого искусства,
и Люцифер обмахивает нас своим крылом.

Гигантского того крыла в нас дуновенье —
величия и равнодушья к богу смесь —
то самое и вызывает вдохновенье,
которое на нас находит только здесь.

Для смертного ему нельзя не подчиниться,
но можно смысл его хотя бы осознать,
а как на наших судьбах это отразится,
нам, к счастью, не дано и близко даже знать.

И сделку с дьяволом расторгнет наша вера —
она пришла к нам не сегодня, не вчера —
что это город все-таки не Люцифера,
а Пушкина, как и великого Петра.

В земной и духовной жизни
уже испокон веков
учитель всегда в ответе
за судьбы учеников.

Свободен в игре ребенок,
но где-то близко отец —
и кто, как не он, решает,
каков у игры конец?

Бывает: отец и рядом,
однако недоглядел —
и случай жизни ребенка
до срока кладет предел.

Но есть и обратный случай:
когда отец далеко,
а детям в бурях житейских
и радостно, и легко.

Вот этот второй сценарий —
на вид он неба светлей —
одних отличает только
истинных учителей.

Их ауры после смерти
воистину таковы,
что волосу не позволят
с близкой упасть головы.

Нам это кажется тайной,
но здесь природы закон —
и Высшее торжествует,
Низшее ставя на кон.

Примеров я знаю немало,
а лучший из них – буддизм:
не шло от Будды насилье,
дальше – простой силлогизм.

В душе о нем каждый знает:
знает – и странно молчит,
будто незримая кара
за ним на часах стоит.

Но там, где хоть йота страха,
истины нет и следа —
здесь тоже закон природы,
что действует в нас всегда.

Однако нужно закончить
щемящий тот силлогизм,
началом коему служит
обыкновенный буддизм.

Достанет пролитой крови
за Новый один Завет
любую реку окрасить
совсем в чужеродный цвет.

Нет подле бога страданья,
и пролитой крови нет —
нашептывает нам сердце
на тот силлогизм ответ.

Как из пещеры на свет всходит тролль,
так посещает зубная нас боль.

В небо желает тролль мельком взглянуть,
что-то душе боль желает шепнуть:

может, что тоже в ней смысл высший есть,
может, что низшего лишь она месть.

Щурит глаза тролль на светлый простор:
страшно пространство ему без опор.

Также и боль: отмечает она,
что жизнь в зубах ей отрадно-тесна.

Тролль, как и боль – они в меру лишь злы:
портит их навык жить в чреве иглы.

Там, где материя сверхтяжела,
в «черные дыры» духовность ушла.

Может, из тех – и сверхплотных веществ
сказочных соткана сущность существ?

Важным мне кажется этот закон,
ибо и к людям относится он:

разве, чтоб ближнего сердцем принять,
мы не должны прежде легкими стать?

Небо для тролля – «любимый мозоль»:
в землю скрывается каменный тролль.

Боль же зубная сама не уйдет:
врач мой лекарством ее уберет.

И на обратном пути от врача —
с грустным лицом, но блаженно урча,

что отступила зубная та боль,
я и начну постигать ее роль.

Все в ней пойму, только дайте мне срок,
а как аванс – эти несколько строк.

Мрамором вырезан в людях порок,
а добродетель, она – как дымок.

Неба граница она и земли —
и потому вечно тает вдали.

Часто нам слиться хотелось бы с ней,
чтоб не отбрасывать больше теней.

Но не достигнуть заветной черты:
все остается в пределах мечты.

Только от прожитой жизни сюжет —
он мало-мальски походит на свет.

Он не отбросит и слабую тень:
мир бытия – вечно длящийся день.

В нем и почил пресловутый порок,
как только минул его земной срок.

Значит, воистину каждый из нас
богоподобен и здесь, и сейчас.

Все, что нам нужно, у нас уже есть:
больше благой и не может быть весть.

Правда, угодно капризной судьбе,
чтобы прообраз бессмертный в себе

видеть и щупать нам было нельзя:
к Высшему всходит такая стезя.