Елена Сомова - Зеркало социума. Стихи

Старинный короб охнул и открылся:
Повеяло какой-то гадкой прелью —
Прабабкиным кокетством праха. Рыльце
В пушку мое – была там, своей целью
Считая посетить пиратский прииск —
Ушедших лет разграбленную нишу —
Слезой отчаянья глаза не выест,
Хоть лопоух болван с фальшивой тыщей.

Провал сквозь память прошлого дурачит,
Овеществляя мышкины проблемы —
Беречь себя от прихоти кошачьей —
Здесь не найдешь, увы, другой дилеммы.
Так и процокаешь когтями путь недлинный,
Потом – в нору холодных коридоров —
Очнешься среди дынь и помидоров —
То пир творцов на улице Неглинной —
Мечта мечты. Сижу под запах винный
И слушаю, чем здесь живет богема,
Пока линчует общество совиный
Взгляд, пронимающий посредством теоремы,
Где неизвестно кто, кому – не знает —
Чего-то там известное читает,
И все его, известно, понимают,
Когда глаза в экстазе закрывает.

Я, мышь, под это сразу засыпаю,
И снятся мне поля земной гречихи,
А этим скоро наяву врачихи
Промоют алкоголь: вы что кричите?!
Я засыпаю баю-баю-баю,
Я мышка белая, стихов я не читаю…
…Хвостом я только яйца вам сшибаю,
А после все рыдают по скорлупкам.

Зыбучие пески провинциальной гнили
Засасывают накрепко – в могиле
Убийственная нежить и дурман.
Заплесневели добрые страданья,
Убогость вящего очарованья
Губительна на весь телеэкран.

Свой подловатый взор стремит копейка,
Рыдает в нищих залесях жалейка,
Перетирая ржавчину песка.
Пугливый смерд ныряет по киоскам,
Жуёт арбузный «орбит» эскимоска,
На стрёме ждут позорного свистка.

Устряпанные мамы тянут лямки,
Захлёбываются икрой гурманки,
Распялив с треском пальцы для хапка.
Медлительные очи осторожно
Смывают искры трепетных горошин —
Мелькает в такт фонарный стеарин.
Плетётся жизнь изношенной корзинкой,
И усыхает мухоморовой слезинкой,
Как на жаровне тает маргарин.

2005, 17 сентября

Сквозь таинства незримого богатства,
избыточного совершенства,
рискованного постоянства
на острой памяти буквального блаженства

На волжских приисках весь новый Нижний
дань собирает лиховскую у туристов
и моет очи грязных анархистов,
не видевших взаимности в Париже.

На мрамор девочки на солнышке садятся,
отягощенные единственной утратой,
влюбленных парочки назойливо гнездятся
под Чкаловым, как то дано приматам.

Не мудрствуя лукаво, знойный чубчик
шевелят ветры волжского откоса.
А ты всё паришься, изнеженный голубчик,
Любя втихую скорбно и не просто.

Восьмерка лестницы, здесь и скамейки,
восторги зова бархата природы:
зеленое и в белом золотое
и разветвленные гуляльные аллейки.

Божествен тучный занавес восхода.
Сквозь колдовские чары зноя лета
ощупаем речным дозором пляжи
и загорать в песок поганый ляжем —
и это после университета.

Колышет воду ласковое чудо —
Туманится с восходом наша Волга.
Под вечер будет весело и людно,
И далеко глупцам до ангелов и Бога.

2005, 3 октября – 26 май. 20 г.

Шелковистое чудо играет волной,
перечерпывая мой мотив островной.
Самолетный зигзаг отражает вода —
теплоход его режет волной иногда.

В основном всё в порядке. ГУЛАГ как ГУЛАГ,
Трудоголики пашут на благо собак.
Расцветающей розой рассветный сквозняк
в черный жемчуг могил вдет, как шелковый стяг.

Лиловея в тумане, свирепый спит газ,
римский профиль стирая в окошечках страз.
Мыло дня почемучкой работает в глаз,
выставляя убожества все напоказ.

Декабристы цветут, ваньки мокрые лгут,
ярким цветом лаская мир —
нежный сей суд
лучше грома и молний в отчизне родной,
где заблудшие овцы у власти больной.

2005, 11 октября

Россия-мать. Рабочие гробницы,
где гибнет юность, воплощаясь в крохи денег.
Трехмерный след туринской плащаницы
удешевляет золотой бездельник.

Подложная торговля интеллектом
цветет и пахнет. Все сильнее запах,
все движет фосфорную стрелку вектор,
а нити кукол в карабасьих лапах.

Тень человека у дверей присела
в привычном ожиданье наказанья.
Тщета сжирает и любовь до мела
в любимой гриве, – то плоды познанья.

И веселит немного наважденье
пролетных мифов о каком-то счастье,
когда ломаешь пряник наслажденья
в четырехстеньях лютого ненастья.

2006, 13.01

Миллиардеры нищенской России,
раздавим лимузинами партер!
санкционированной лжи не скушать, сэр,
под балаганом – резвый глюк миссии.

Кто нам тавро навесил, крепостной (!?),
штурмуя занавес дворцового театра.
О, уберите блох со сцены, падрэ —
они плодятся даже не весной.

Психологом ротвейлера звонит
в бумажный колокол мастак —
антракты смысла.
Борьба меняет высоту регистра, —
всем прокаженным злой букетик – СПИД.

2005, 15 октября

Проститутка в клубничных кружках на физии
открывает варежку, чтоб сказать о классике.
Крысоватый нос через крести свастики —
и – в культуру сквозь эконом-юр-физику.

Что ты делаешь, озирая Гоголя,
ты, фонвизинская подлежащая,
дверь надежная – смерть таежная —
светлоумная мудропащая.

Дурость, мисс, привилегия ленности.
Вы клубничку-то лучше б скушали.
Полюбите классику душами,
она вылечит вас от ненависти.

Сериальный маньяк в серийного
превращается, – это нравится?
Богатырская сила образов
образами не закрывается.

Что поёшь ты, лопасть простенная,
штукатурку молоть не призвана,
что с экранов дурь льется смелая,
что на помощь классика вызвана?

Тверской бульвар. Сквер памяти поэтов.
На мраморе искусству присягаю.
Священный прах приподношу к губам.
Витает лета матерковый гам…
Мне ж – луч благословления богами.
Крещендо творчества, что разбивая срам
бытийственных пустот,
ведёт вперёд
к духовной лестнице и ввысь —
за облаками —
в хрустальный храм,
Где славят Музы дали,
Нектар поэзии Эвтерпа нежно пьёт.
А Клио протирает ей сандалии…