Анатолий Антонов - Вирши левши

За гранью разума стремленье
сверкать средь лиц и заграниц…
Секрет любви к перемещенью
в мелькании колесных спиц?
Расчет на взлет в страстях скитаний,
и на спасенье от погонь?
Побег от непомерной дани?
Невольный надоел покой?
Но почему боязнь остаться
среди своих в краю родном?
Чем манят плацы и палаццо,
будто лучше за бугром?
Откуда тяга к переездам
и к перехлесту перемен?
И почему мигрантов бездна,
зачем в переселенье крен?
…Бегут от дома и порога,
к берлогам, вольным берегам,
от здешнего костра и Бога
рвут, торопясь в другой бедлам,
на люди тянет нелюдимых,
в толпу, массовку и на сход,
от дома чешут пилигримы,
чтоб отыскать скорее брод,
чтоб обрести в бреду отраду,
в кругу, где каждый себе Брут,
где от себя, как от торнадо,
от совести больной бегут.

Пьют
всё и все: и мал и стар
из океана лужи и кастрюли
пьют
сладостный познания нектар
невежества и веры
пьют пилюли
пьют
славу и любовь и лесть
и водку самогон и политуру –
всего на свете мне не перечесть
что можно
пить и от ума и сдуру
куда не погляжу – повсюду
пьют
взахлеб как жеребцы
на водопое
пить – напиваясь – не перестают
пьют на пиру всемирного запоя
ну что же –
пейте! вновь и вновь
прикладывайтесь ко всему
что пьется
лакайте все что попадется –
не пейте лишь
чужую кровь!

Острова…
Был острог без заборов.
Воля – волюшка в море – волне:
беглецов не искали дозоры,
смерть свободу дарила
на дне.
Облака тяжелы, как скрижали,
зашифрованы в них имена.
В это небо проклятья швыряли,
чья же в небе застыла вина?
Сколько лет вот отгрохотало,
всех прописанных здесь
увезли.
Но в любой день багрово и ало
небо над
этой точкой земли.

…ноги в тине больного болотца
руки влипли в лиловость лилий
кто-то гулкий в извилистом иле
мне бормочет «надо бороться»
беспощадно зловонная жижа
с ликованием щеки лижет
и путаной с панелей Парижа
в уши пьяно кувшинка дышит
полосует беснуясь осока
бьет наотмашь камыш кулачный
я цепляюсь за неба локон
стиснув зубы бесстыдно плачу
прилетел ненасытный ворон
разве он… последний свидетель?
есть смертей поприличнее ворох
но трясина паскуднее петель
за побег мне расплата лихая
заманила свободой осень
хоть осталось от срока восемь
лучше сгину пусть… без вертухая
задыхаюсь… все… топь поглотила…
перестал я быть… беглым зэком…
Над воскресшим во мгле человеком
соловецкое солнце всходило

В ворошиловском саду *
я теперь не пропаду –
не сгребет меня охрана
ни вечор, ни утром рано.
Раскурочили забор –
внутрь проник народный взор:
мойся в бане, пой и пей,
пейнтболист ты иль жокей.
Для бибиревского народа
привалила вдруг свобода –
та, что век нам не видать, –
ограды строят, блин, опять.

взять бы крылья
взмыть над взморьем
и на взлете в брызгах волн
на мгновенье застопорить
миг – замри секунд разгон!
в звон ионов окунуться
над песчаною дугой
наглотаться-захлебнуться
солнца моря ра-дугой
радость-жизнь
зачат жить в счастье
я и ты мое ребро
ты янтарное запястье
мое бремя и ярмо
окольцован зацелован
и заливом и тобой
хвоей сосен проспиртован
хмель небесный – мой запой
запою ли иль заплачу
а в глазах звенит восторг
словно зритель впрямь я зрячий
в остров встроен
не в острог

Не просто жить – еще не проще,
ища везде первооснов
тащить в исповедальню мощи,
чтоб выразить себя вне слов.
Как звездное пространство немо!
В молчанье пребывает мир,
и Я исчерпанною темой
застыло в центре черных дыр.

Страданья предрассветного
следы все резче
схватки все сильнее
и если утро родилось седым
день как покойник посинеет
как вскрывший вены сам себе
чернец
день истечет к полудню
черной кровью
и не наступит ночь уже
и наконец вопьется
ужас Богу в брови

Москва подземная, как коробок,
набитый спичками упрямо,
огромная нора – не яма,
где в лабиринтах мечется зверек
души, сорвавшейся с откоса,
и где по рельсам пущен ток,
которым движутся колеса,
где из тоннеля мчит состав,
чтобы разъять меня на части,
червовой, не пиковой масти,
и чтобы жизнь моя чиста
сочилась с этого листа
последним счастьем…

Москва и москвиты ее мошкара
кошмар этих полчищ
и трезвых и пьяных
и белой горячки на красных полянах
коробок и окон шальной маскарад
парад перекрестков
кирпичная маска
напялена прямо на череп земли
возьми если сможешь
ее засели – она ведь безлюднее
даже Аляски
а в небе от вмятин
ее тысяч крыш
такая дыра озонно зияет
о кто же кто тот
кто ее залатает
о кто бы ты ни был
зачем ты молчишь?

О, все мы, о, все мы – мишени
для точно нацеленных бомб…
Сегодня? Завтра – крушенье?
И во сне настигает озноб.
Ночью проснешься летней,
трепеща сильней, чем свеча…
А что, если мы последние
из москвичан?

Врете врете все врете
над миром восходит гриб
от ваших речей воротит
они заразней чем грипп
а я не хочу спасаться
загибаться – гуманная цель
мне гибнуть… за бедра взяться
и чтобы взвыла постель
когда подо мной живое
я знаю что жизнь не сон
и только волной взрывною
растащат в день похорон
я молод здоров и буен
но врач в каждом – жаждут
помочь
я сам исцелю любую
палачи – от кровати прочь!

Живем, как всегда живые живут, —
как бессмертный люд.
Мы бессмертны!
Кварталы жилые – верят,
что бессмертен квартирный уют,
что бессменна житейская скука,
что безмерна сует суета,
но бессилье восстанет без стука,
но страданье раздавит уста.
Мы бессмертны и, падая в ложа,
знаем точно – проснемся с утра,
нас бетон наших стен не тревожит,
плоть беспамятством наша мудра.
Страшный суд
никому не приснится,
и никто в холодном поту,
в содроганье не вспомнит десницу,
что карает всех не попусту.
Мы бессмертны, и верим мы свято –
не настигнет в постели нас рок,
крыши дома – защитные латы,
крышка гроба – родной потолок.