Георгий Поспелов - Время и любовь. Стихи о нас и вас

Прислушайся! Лучше приглядись.
Звучание грациозней тогда.
В парке – аромат цветов,
голубок милых воркотня.

Мальчишки их прогнали…
Влюблённые по аллейкам,
эмансипированные,
обнялись на скамейках,

вертлявые и крикливые.
Эхо протяжных гудков
пароходика на реке Ху́гли
смирило невест, женихов.

О, Калькутта!

Дожди – привычное явление:
всплеск-бульк вразлёт…
сандалий хлюп-хляск…
А как сильней ливанёт:

журчащий поток вмиг
смывает, беги, не топчись.
Бывает, льёт сутками.
Коль наводнение – берегись:

машина встала в воде.
Мужик, по виду идиот,
колотит по ней молотком —
хрясь-трах – и добьёт:

разгул стихии, психоза.
Случается и землетряс,
дошёл, гад, из Мьянмы.
Коляска – вперепляс,

ух-трах об стенку —
кататься стала сама,
бух-бах о другую…
такие вот дела.

О, Калькутта!

Стихийные драмы-бедствия.
И социальные есть.
Забастовка – все закрывают
всё, получив весть.

Лавчонку не закрыл – разобьют.
Такая логика куцая.
На площади миллионный митинг:
«Да здравствует революция!»

Безмерно левые сильны.
Визжанье, тявканье собак,
которых привезли на выставку.
Запрет. «Буржуазная» как-никак.

О, Калькутта!

Торговли гомон на рынках…
В порту гудки кораблей,
гуденье портовых кранов
морякам всего милей.

В саду Ботаническом услышь
неумолчный птичий перезвон,
коленца, перестук, пересвист,
тональности и низкий тон.

В разных кварталах города
акцент – армянский, сикхский…
Особые есть улицы:
контрабандная ― любой материк

представлен, не надо вопросов.
Обезьянья – визга перебор
у сверх наглых попрошаек
и книжная – находок восторг.

Не как в других городах,
везде, везде, везде
на стенах лозунги, лозунги…
запутаны… о народной судьбе…

О, Калькутта!

Мечети, храмы, церкви…
«динь-дон» – колокольчика звон…
козла блеянье – принесён,
как водится, в жертву он

в индусском храме. С минаретов —
надрыв муэдзинов-чтецов…
В соборе – пение хора…
Журчанье воды и цветов —

на каменный фаллос их
в молельне Шивы льют
девушки и женщины,
благословенья ждут.

Мать Тереза, в ореоле
локальной славы, теребит,
крикливо отдавая приказанья,
сестёр Божественной Любви:

они в Миссии вышивку,
плетёные корзинки продают.
Храм Дурги – праздник
трезвона и света приют.

Во имя воинственной богини
гремит огней фейерверк…
пальба пулемётная хлопушек…
ракеты взлетают вверх…

оглуша́т-ослепят бомбочки…
добавит барабан… Почто?
Идёт любимая всеми
война. Не гибнет никто.

О, Калькутта!

Говорят, в Калькутте ничего
не меняется. Отчасти так…
После мировой славы
матери Терезы бедняк,

как был, так и есть бедняк.
Тридцать лет без отставки —
коммунисты. Без революции.
Метро не убавило давки.

Калькуттского быта звуки —
восточная просто симфония —
особые, изменятся нескоро.
Однако, для кого-то – какофония.

Взглянуть на город-призрак?
Приезжайте туристом. Красоту
почувствовать? Поживите в нём.
А вмиг и сразу – невмоготу.

Пока же скорбь и радость
заодно, правы́-неправы́.
Смеясь, радость подмигнула.
Мигните ей и вы.

О, Калькутта!

За что карает
зловещая судьбина?
Миллионы гибли
в голодную годину…*

Уснули… и больше
не проснулись…
селеньями, семьями…
немногие остались…

шакалы, грифы,
собаки одичавшие
обгладывали мясо
у смертных умиравших…

раздутые трупы
в холерном райке…
плывут трупы,
плывут по реке…

старались люди —
сколько их, драм —
дойти до Калькутты…
и гасли там.

Не выпросишь риса —
за слезой слеза —
тускнели навеки
молящие глаза.

* В 1943 году в Бенгалии умерли от голода три миллиона человек. Об этом бедствии услышал, имена… места… конкретные, в деревушке, где жители, маленькие ходячие скелеты, обтянутые кожей, казалось, не оправились и тридцать лет спустя. Бенгалия, единая тогда, снабжалась рисом из соседней Бирмы. Когда ту захватили японцы, поставки прекратились, а у себя – неурожай

Посольский приём. Индианка
вся в злате без огрехов,
глаза никак не отвести —
кило ценных доспехов,

оружие женской атаки.
Сияньем улыбки, украшений
у всех вызвала любовь.
И зависть… После свершений

фемина убитая в грязи
без украшений лежала.
Мильонный сказ в истории
презренной грязи металла.

Не ври, дух глупости,
и сгинь, кривотолков дружок,
вещай, петушок, ветряной
божок, откуда ветерок,

какие мудрости и новости
он нам сегодня принесёт,
разносчиков слухов, глупых
как пробка, с высоты осмеёт.

Золотой гребешок видит
за версту, часовой на посту,
всем радостям птичий звон
почтёт, клюнет за клевету.

Дождём омыт, опрятен
главарь надкрышных сфер —
такой он, глазу приятен,
скрипун шебутной, суевер.

Прощай. Смахнул нежданную,
вернул охрипший глас.
Не видели. Судить некому
белёсую солёную из глаз.

Нарядные птички-мечтички
вечор кружились в голове.
Сидел без света в темноте.
Увековечить? А почему бы не.
Стихи о серьёзном пишут,
но уместны и мини-мечты.
Пускай живут. Хватит
на них моей доброты.
На всём, что движется, летает,
за годы двигался, летал.
Незаполненным остался
всего лишь этот прогал:
по летней Тиссе на плоту,
на яке по зимнему Тибету
и тайна: с любимой в гондоле,
обидная самая вообще-то.
Заядлый путешественник,
задумал бы осесть,
облёк бы флоро-фантазию
у моря в сад где невесть.
Жасмина много, медуницы.
Бугенвиллии везде додам.
Ласкают глаз вольеры,
блистают ручьи тут и там.
Сирень не юга без аромата,
из севера российской зоны.
Агаву, кактусы заказать
из знойных мест Аризоны.
Тропинки узкие являются,
где именно их ждёшь.
Скорее асимметричный
даёшь флоры кутёж:
ростки тонкого бамбука,
кокоса пальмы, плюс
запруда с лотосом в середине —
«экс орие́нте люкс»*.
Прошу простить за лёгкость
несбывшиеся мечты,
как сбывшиеся реальные,
хоть вырваны из темноты.